А вечером я сама ползаю по гостиной с коробкой из-под новых резиновых сапог на голове.

– Я рак-отшельник, пап. Я выросла и нашла новую ракушку.

Папа смеется, глядя, как я ползаю на четвереньках по гостиной.

– Ты уже такая взрослая, дорогая. Тебе понадобится ракушка намного больше, чем эта.

Я вспомнила об этом сейчас, когда папа и я сидим в гостиной, вместе, двадцать лет спустя. Прошедший год был одним из тех лет в моей жизни, когда я росла и приходилось покидать свою ракушку и бороться, чтобы найти новую. Я ползала на четвереньках, продвигалась боком, чтобы достичь цели, с картонной коробкой на голове, пытаясь найти место, где мне будут рады.

Один из последних рейсов парома на сегодня, уже почти десять вечера. Мы направляемся в Ринардс-Пойнт, это последний заход. Я снова работаю на автопароме, уже несколько дней, и совсем не жалею, что вернулась, потому что все изменилось. Все всегда меняется, потому что сами мы тоже не стоим на месте. Я обошла все машины, от окна к окну, собирая плату, и теперь стою на краю парома и смотрю, как удаляется красная башня с часами Найтстауна. Вечернее небо еще светлое, до одиннадцати не темнеет. Скоро засияют звезды, Сатурн и Юпитер встали сегодня в один ряд с луной. На следующей неделе у меня будет новая работа – экскурсоводом в Международном заповеднике темного неба, с лазерной «указкой», телескопами и мощными биноклями буду показывать группам чудеса ночного небосвода, которые стали моим ориентиром в жизни. Будто переворачивая камень на берегу, под которым прячется целый мир, я помогу им увидеть то, что сокрыто днем. Сгораю от нетерпения. Теперь я понимаю: куда бы я ни отправилась, надо мной светили одни и те же звезды и созвездия, но есть только одно место, где их видно так четко и ясно, – здесь. Дома.

Я слышу звук, который заставляет меня резко повернуться. Он доносится со стороны Ринардс-Пойнта. Мотор. Не такой, как у всех. Мне даже всматриваться не надо, он бросается в глаза, ярко-желтый «феррари» на фоне темных, однообразных зданий рыбного завода, выстроившихся в ряд на берегу. Когда мы подходим ближе, дверь автомобиля открывается, и появляется Тристан. Он улыбается мне во весь рот. Он сигналит мне.

– Ты откуда?! – кричу я через воду, когда мы подходим достаточно близко, чтобы он услышал меня. Он ухмыляется и садится обратно в машину, готовясь заехать на паром после того, как мы разгрузимся. Я отхожу назад и с удивлением наблюдаю, как он заезжает первым, медленно и осторожно – с таким-то зверем вместо машины! – а за ним подтягиваются остальные машины из очереди, на которые я не обращаю никакого внимания, – я слишком ошарашена, чтобы помогать им искать место. Он выключает мотор и выходит из машины со своей бесстыжей улыбочкой, наслаждаясь моим изумлением и замешательством. Открывается пассажирская дверь, и из машины вылезает папа.

– Что ж, хоть раз в жизни посидел в «феррари», Аллегра, и должен сказать, именно это делает Дикий Атлантический путь… диким, – говорит папа, улыбаясь мне.

– Твой папа водит ужасно быстро, – говорит Тристан, делая круглые глаза и изображая испуг.

– Знаю, он водит ужасно… что за… что ты здесь делаешь? – запинаюсь я, гадая, что происходит. – Почему вы вдвоем, как вы тут… что вообще?..

– Ты оставила свой блокнот, – говорит Тристан, – доставая мой золотистый блокнот.

Я оставила его специально. Бросила в мусорку у Бекки и Доннахи. Надо было и листы порвать, но я выкинула его, потому что все, что там написано, потеряло для меня всякий смысл.

– Бекки, твоя хозяйка, принесла его ко мне в офис. После того как посмотрела шоу «Вечер пятницы», кстати.

Мне, конечно, приятно. Довольно часто я представляю ее выражение лица в тот момент, когда она услышала мое имя из уст нашего нового премьер-министра. Я представляю и реакцию Карменситы, но уверена, что бы я ни сделала и что бы я ни сказала, мне не удастся добиться ее расположения и вряд ли боль когда-нибудь уйдет. Эта трещина, должно быть, навсегда останется в моем панцире.

– Прости, но я прочитал его, – говорит Тристан.

Не важно, это ведь не дневник. Недописанные письма для Кэти, Амаль и нынешнего премьер-министра. Сто вариантов письма Карменсите. Он и так знал, что в этих письмах.

– Одна страница привлекла мое особое внимание, – говорит он и открывает блокнот, чтобы показать мне.

Заголовок – «Моя пятерка», а под ним – список в виде w-образного созвездия из пяти человек, с которыми я действительно общаюсь чаще всего.

– Номер один, – читает он громко, и мое сердце начинает стучать быстрее. – Папа, – говорит он, – потому что он любит меня. Номер два: Спеннер, потому что он слушает меня. Номер три: Пэдди, потому что он учит меня. Номер четыре: Тристан, потому что он вдохновляет меня. Номер пять: Женевьева, потому что она знает меня как свои пять пальцев, каждый мой дюйм, со всеми моими бородавками и прочими изъянами.

Открывается дверца со стороны водителя в машине, которая стоит за «феррари».

– Привет, Аллегра, – щебечет Женевьева. – Боже правый, ноги онемели, ух ты, как здесь красиво. Джаспер занимается галереей, я приехала на неделю, – улыбается она.

Из следующей машины появляется Пэдди и машет мне, и наконец Спеннер, с маленькой Арианой, которая начинает прыгать от радости, что она едет на пароме.

– Суд разрешил мне забрать ее на каникулы, – говорит Спеннер, подмигивая мне.

Я смотрю на них в полном замешательстве и потрясении – никак не ожидала увидеть их здесь, всех вместе, на острове Валентия. Они обступают папу и Тристана и смотрят на меня улыбаясь, гордясь собой за то, что организовали такой грандиозный сюрприз.

– Давай, – говорит Спеннер, небрежно подталкивая Тристана в бок.

– Так, значит, говорить буду я, – начинает Тристан, я еще никогда не видела, чтобы он так нервничал. – Мы собрались здесь, потому что мы твоя пятерка. Но главное, у всех нас есть кое-что общее – ты, Аллегра Берд, тоже одна из нашей пятерки. Я буду первым.

Он прочищает горло.

– Помимо моих родителей, – говорит он с волнением, – ты единственная, с кем я могу быть Тристаном. Все остальные считают меня Рустером. И из всех менторов, какие у меня были и каких я читал, ты – один из самых вдохновляющих людей в моей жизни.

– Потому что ты прекрасна внутри и снаружи, – говорит Женевьева громко и уверенно, будто песню поет.

– Потому что ты поддерживаешь меня каждый день, – гремит Спеннер.

– Потому что ты мой друг, – произносит Пэдди с безупречным благородством и честью.

Я перевожу взгляд на папу. Его голос дрожит, и я едва сдерживаюсь, чтобы не разреветься.

– Потому что ты моя дочь, – говорит он. – Моя единственная и неповторимая.

Папина растерянная улыбка и дрожащие губы. Встревоженное, смущенное лицо Тристана, его щенячий взгляд. Я ошарашена. Я не свожу с них глаз. Не могу вымолвить ни слова, но я так счастлива, так чертовски одурело счастлива.