— Ты катаешься один? — попыталась завязать разговор девушка.

— Да, — коротко ответил он. Стало понятно — беседа не входит в его планы.

Заиграла «Альфа»[6], и они одновременно встрепенулись.

— Мой, — сказал Лайонел, вынимая из кармана сотовый. Из трубки послышался голос Анжелики:

— Я раздета и жду тебя уже полчаса! Ты собираешься или?…

— Нет, — оборвал молодой человек, — дела.

— Дела? — недоверчиво переспросила девушка. — Это они — твои дела — там громко дышат?

Лайонел резко отстранился от Кати и ближе поднес трубку к уху.

— Анжи, поговорим об этом завтра.

— Наступит ли оно? — фыркнула Анжелика. — Я скучаю без мужского внимания! Не думал, — я могу устать ждать твоего бесконечного «завтра»?!

— Как тебе будет угодно. — Лайонел убрал телефон и пришпорил коня.

Катя ощущала его раздражение и злилась сама. Досадовал ли он, что ему приходится возиться с ней? Хотелось ли ему сейчас же поехать к Анжелике? Судя по тому, как начал гнать лошадь, в расстеленную постель первой красавицы он еще собирался успеть.

— Ты ей изменяешь? — не выдержала девушка.

— Конечно, — как само собой разумеющее, сказал он. — Неужели я буду верен всю свою бессмертную жизнь одной женщине?!

«Лучше бы и не спрашивала», — подумала Катя. От мысли о постелях, где с нетерпением ждали Лайонела, по венам бурно разлилась кровь. Голова, лежащая у него на плече, сделалась легкой-легкой и как хмельная закружилась, горло пересохло, совсем недавно ледяные руки резко потеплели. Трения благодаря галопу коня заставляли острее чувствовать крепкие объятия, прикосновение к твердой груди и плечу.

Его губы коснулись ее уха, девушка ощутила, как он улыбнулся.

— Хочешь, я возьму тебя прямо на лошади?

— Спасибо, нет.

Лайонел засмеялся над ее слишком поспешным ответом.

— «Нет» — не на лошади?

Она промолчала. Какое-то время они скакали не разговаривая. Справа — разноцветные дома, дома, слева — черная чугунная решетка, разделенная гранитными невысокими столбами.

Проезжая мимо Исаакиевской площади, Катя заметила:

— Так тихо, совсем никого нет…

— Есть, — обронил Лайонел. — Просто ты не видишь.

Девушка огляделась — улица и площадь были пусты.

— А кого видишь ты?

Молодой человек заставил коня идти шагом, посмотрел по сторонам и остановил взгляд на памятнике Николаю Первому.

— Посреди площади стоит Огюст Монферран. Он часто тут бывает. — Лайонел снисходительно взглянул на Катю, пояснив: — Архитектор Исаакиевского собора, Любуется своим детищем, при жизни не успел.

Катя прищурилась, подалась вперед в попытке кого-нибудь рассмотреть, но не увидела.

— Он умер?

— Практически сразу после освещения храма. — Лайонел посмеялся. — В Петербурге долгое время холили слухи, будто приезжий ясновидец предсказал зодчему смерть после окончания строительства собора. Любимая шутка петербуржцев: «То-то он так долго его строит!» Ни много ни мало — сорок лет.

— Так от чего же он умер?

— По свидетельству лечащего врача, от «острого приступа ревматизма, наступившего после перенесенного воспаления легких».

— Это правда?

Недолго помолчав, Лайонел произнес:

— В скульптурном декоре Исаакиевского собора есть группа христианских святых, почтительным наклоном головы приветствующих появление Исаакия Далматского, которому посвящен собор. Среди них есть и скульптурное изображение Монферрана с моделью собора в руках.

— И что же? — удивилась Катя, — Автограф зодчего. Известный прием в архитектурной практике.

Лайонел оценил ее подкованность смешком и тоном профессора института растолковал:

— Все святые преклонили головы перед Исаакием Далматским, и только архитектор, преисполненный гордыни, не сделал этого. Недаром, грех-то — смертный!

— Значит, ты видишь призраков? А другие вампиры?

— Вижу. Другие — нет. Во всяком случае, это не повальное явление в наших рядах.

Катя неуютно поежилась.

— А призраки тебя видят?

— Да, но для них я такой же призрак, как и они для меня.

Девушка ждала, что он расскажет еще о своих способностях, но Лайонел подстегнул коня.

Они мчались галопом вдоль Мойки, никуда не сворачивая. Кате хотелось спросить, куда они едут, но что то останавливало. Может быть, чувство эйфории, охватившее от бешеной скачки. Было совсем не страшно упасть, Лайонел держал крепко, сердце взмывало и такт стуку копыт и, достигнув высшей точки, сладостно замирало. Казалось, ледяного воздуха слишком много, а аромат, исходивший от молодого человека, врывался в легкие и, точно ветром, распахивал внутри сотни невидимых форточек. И все тело охватывала дрожь от миллиона сквозняков.

Когда впереди показался мост с четырьмя гранитными обелисками, девушка взволнованно поинтересовалась:

— А мы куда?

— На Театральную площадь, уже почти приехали, там моя машина.

Катя испытала разочарование, мысленно она посмеялась над собой — наивной идиоткой, решившей, будто Лайонел привез ее сюда не просто так.

«Ему все равно», — рассердилась девушка, прислушиваясь к его бесшумному дыханию.

Конь ступил на мост с фигурной зеленой решеткой, тогда Катя резко обернулась, обвила руками шею Лайонела и впилась губами в его рот.

Молодой человек натянул поводья, жеребец встал на дыбы и громко заржал. Лайонел грубо скинул с себя руки девушки.

— А теперь я не в духе! — прорычал он, яростно глядя на нее.

Это была пощечина, но Катя не подала виду — спросила:

— Не в духе, потому что это Поцелуев мост?

Он язвительно рассмеялся.

— А ты никак увлекаешься фольклором?!

Девушка отвернулась, снова облокотилась на него и как можно веселее сказала:

— Если верить легендам, теперь мы никогда не расстанемся.

Лайонел положил ей руку на шею, прошептал: «Ну если так, ты об этом пожалеешь!» — и, схватив за шиворот, спустил на землю. А сам поскакал в сторону Мариинского театра.

Катя подошла к зеленой решетке, увешанной замками, символизирующими любовь, и провела пальцами по одному из них, блестящему и холодному, с красиво выгравированными по центру именами возлюбленных. Вдали виднелись колоны и купол Исаакиевского собора, с обоих берегов Мойки не доносилось ни звука. Стих цокот копыт, и воцарилась абсолютная тишина.