Скамейка удобная, как диванчик, со спинкой. Положить скрипочку рядом — и тогда никто не примет за бомжа. Подумают, к примеру, что это студентка консерватории устала после трудных экзаменов.

Ну и напрасно. Бомжиха и есть. Убогая.

Богом любимая?

Но об этом можно подумать потом… после сна.

Когда Катя проснулась, уже почти стемнело. Она резко села на скамейке. Мучило какое-то необъяснимое ощущение: происходит — или уже произошло — что-то необычное. И непонятно — плохое или хорошее.

Проверила: скрипка на месте. Осмотрелась: никого вблизи не видно. И не слышно.

Только запах… одуряющий запах цветущего жасмина… когда-то он так же накатывал на нее.

И этот пейзаж…

При свете дня она ничего необычного в нем не заметила, а теперь, в полутьме, он приобрел знакомые очертания.

Никаких сомнений быть не может: Катя однажды уже побывала на этом самом месте. И даже сидела на этой самой скамейке. Даже позвоночник как будто помнит прикосновение ее изогнутой спинки…

Да, тогда было так же темно. Но кто-то — ну же, память, подскажи! — кто-то находился рядом, Катя была не одна.

Этот кто-то был безымянным незнакомцем. Нет, потом он назвал свое имя:

— Федор. Пименов.

Кто знает, возможно, кружила она в этих местах не из-за Бутырки вовсе, и уж тем более не из-за Ираиды, а ради того, чтобы вновь оказаться в этом старом сквере на Миусах?

Тогда, через Федора, к ней пришло спасение. А теперь?

Теперь это вряд ли возможно. Пусть в Катиной жизни многие события и повторяются циклично, однако иногда — «с точностью до наоборот».

Тогда, наверное, Бог еще считал ее своей любимицей. Теперь она просто убогая.

Сразу раздалось множество сокрушительных взрывов.

Что это? Началась война?

Вспышки, слепящие вспышки повсюду — справа, слева, сверху. И непрекращающийся грохот, грохот, грохот.

С ним слились жуткие завывания сирен вперемежку с разноголосым бибиканьем и присвистами. Это включилась сигнализация у припаркованных поблизости автомобилей.

Бежать! Но куда?

Катя вскочила на ноги, но ее тут же сбила на землю, почти контузив, лавина невиданного ливня.

Поток дождя несся не с неба, а горизонтально, параллельно земле. Катя получила удар в живот и в лицо. Как-то раз в детстве она так же больно стукнулась о воду, когда училась прыгать с вышки в Волгу. Нет, сейчас было гораздо больнее, до тошноты…

Изо всех сил инстинктивно заставляя себя остаться в сознании, она с трудом заползла под скамью. Но этим убежищем оказалось возможно пользоваться лишь считанные минуты.

Сквер превращался в море. Вода поднималась и скоро подошла к нижней поверхности скамейки, не оставляя зазора для дыхания. Пришлось выбираться на открытое пространство.

Футляр со скрипкой остался на скамейке, но Катю уже отбросило далеко в сторону.

Вспышки молний, как будто резонансом, провоцировали такие же вспышки памяти.

Наше Рыбинское водохранилище… верхушка затопленной колокольни возле города Кашина…

Урок истории. Учительница рассказывает, как фашисты планировали затопить Москву и превратить в гигантское рукотворное море… Даже гранит завезли для облицовки набережных, теперь этими плитами отделаны дома на Тверской…

Тверская… проститутки, сутенеры и клиенты. Федя.

Федя!!!

Уже по колено в воде, пригибаясь, падая и захлебываясь, она побрела туда, где еще угадывался верхний краешек невысокой ограды сквера.

Зачем? Непонятно. Лишь бы куда идти. Казалось, что бездействие более губительно, чем любое движение.

С душераздирающим треском, который тотчас же был заглушен громовыми раскатами, прямо перед ней рухнуло старое, мощное дерево. Ветви даже царапнули ее по лицу. Еще бы капельку, какой-то метр, и…

«Постой, но ведь ты же сама желала смерти!»

А деревья падали кругом одно за другим. Кажется, старый сквер на Миусах погибал.

«Вот и ответ! Только подумала о том, что в прошлый раз именно здесь ко мне пришло спасение…

Я не заслужила милости Божией. Я достойна только кары. Вот оно, воздаяние!

Но зачем же губить вместе со мной эти ясени и липы?

Что-то Ираида рассказывала про эти места…

А! Вспоминаю! На Миусской площади прежде тоже стоял храм, кажется, посвященный памяти Александра Невского, который причислен к лику святых. И в советские годы эту церковь взорвали, как храм Христа Спасителя.

Только тот, что на Миусах, — сопротивлялся. Будто бы поднимался на воздух целиком, а потом снова вставал на то же место, невредимый.

И все-таки его в конце концов уничтожили. И построили на его месте в этом сквере Дворец пионеров. Наверное, оттуда я и слышала удары теннисного мяча.

Неужели скверу воздается за это разрушение? Ведь виноваты были люди.

Мы, люди, затапливаем храмы, мы их взрываем.

Мы, люди, виноваты!

Я человек, и я тоже виновата… я тоже не уберегла храм любви…»

Поблизости с высокого дома сорвало фрагмент железной крыши. Этот огромный плоский квадрат металла, как зеркало отражая свет молний, медленно парил в воздухе среди летучих водных потоков, точно листок папиросной бумаги.

Вот он подлетел к массивному фонарному столбу и срезал его так же легко, как лезвие косы — травинку. И столб тоже рухнул, снеся ограждение чьего-то балкона.

В некоторых домах окна еще светились, в других — разом погасли: там перерубило провода.

Оконные стекла разбивались вдребезги и осыпались вниз, но звона не было слышно.

Две легковые машины перевернуло вверх колесами, и они стали похожи на беспомощных жучков.

Вдалеке, как фантастические бумажные змеи, пролетели три рекламных щита.

Катя наблюдала все эти ужасы, присев в воде на корточки и до крови вцепившись в металлический заборчик, которым был окружен сквер. Забор был низким и сваренным точно из таких же звеньев, какие используются для могильных оградок, но зато здесь, внизу, на границе земли и воды, ураганные порывы были менее разрушительны.

«…А прямо на меня, словно в насмешку, движется по воздуху гигантский букет невесты. Белый, пышный, роскошный, только в отличие от обычного метра три в диаметре…

Неужели у меня опять галлюцинации? Брачный бред… След от чужой свадьбы…

Нет, это реальность: за букет я приняла вырванный с корнями цветущий куст жасмина. На долю секунды меня обдало одуряющим запахом, таким знакомым…»