Незабываемый миг. Прокручивается в памяти, как самый яркий кадр из любимого фильма. Дима тогда сказал тихо-тихо, одними губами:

— Здравствуй, Катюха. Я к тебе вернулся.

И Екатерина теперь про себя проговаривала такие же фразы, как будто репетируя: «Здравствуй, мой Демон. Я к тебе вер…»

Но даже мысленно она не смогла закончить реплику. Происходило что-то непонятное.

«К Полине и Галине присоединилась третья женщина, откуда-то очень хорошо мне знакомая.

Откуда? Не могу сразу сообразить.

Она пришла из какой-то другой жизни, из другого мира, забытого, утерянного. Знаю только: что-то очень важное нас с ней тесно связывало…

Бьется, стучится догадка, но никак не оформится… Ее имя, как и мое, рифмуется с именами хозяек… Марина? Нет… Фаина? Тоже не то…

Вот оно! Антонина!

Антонина Матвеевна. Димина мама. Приехала, выходит, погостить.

Надо же, я ее еле-еле вспомнила. А вот ее свадебное чесучовое платье врезалось в память на всю жизнь. На нем были маленькие перламутровые пуговки…

…Антонина Матвеевна была, как всегда, в изрядном подпитии. Но Полину с Галиной это ничуть не смущало: они звонко нацеловывали ее в обе щеки, приговаривая:

— Поздравляем, Тонечка, поздравляем, голубка ты наша!

Вдруг обе разом спохватились:

— Ой, мамочки! А решето куда запропастилось?

Вместе нырнули за ряды лилий, оставив Антонину стоять в одиночестве, покачиваясь. И сразу же показались вновь: Полина прижимала к животу большое сито с лыковыми боковинами, Галина запустила в него пятерню.

И вот в проеме калитки показался Дмитрий. У Кати от восторга перехватило дыхание.

Он был прекрасен. Он больше ни капельки не походил на того одутловатого наркомана с дрожащими руками, сальными немытыми волосами и отсутствующим взглядом, каким Катя видела его в последний раз.

Дима держался прямо и улыбался открыто и уверенно, как когда-то в Рыбинске, в юности, в свою «звездную» пору.

Он был одет в прекрасно сшитый темный костюм и белую сорочку, при галстуке, на котором поблескивала золотистая булавка. И стрижка у него была модельная, и волосы уложены волнами, словно он побывал в салоне «Жак Дессанж».

— Здравствуй, мой Демон, — прошептала Катя, все-таки заставив себя встать со скамейки. — Я к тебе вернулась.

Но она находилась слишком далеко, и никто не услышал ее. А может, ей вообще только показалось, что она произнесла эти слова вслух?

Она видела отчетливо: в Димином взгляде светилась любовь.

Только — адресованная не ей.

Он протянул руку, и из-за цветущего шиповника доверчиво потянулась навстречу другая рука, женская, усеянная перстнями и почти такая же пухленькая, как у Полины с Галиной.

А потом показалась и обладательница этой мягкой ручки. Она была в белом свадебном платье. И не в старомодном чесучовом, а в богатом, с кринолином, воланами, оборками и громоздкими матерчатыми розами вокруг декольте и по подолу. Почти в таком же выходила замуж Лидия.

— Совет вам да любовь! — заголосили Полина с Галиной и принялись осыпать Дмитрия и его спутницу золотистым зерном из решета. — Дай Бог вам за ночку сынка или дочку!

А Антонина заплетающимся языком добавила:

— Ну, чего встали? Горько, что ли?

Из-за калитки, с улицы, тоже подхватили на разные голоса:

— Горько! Горько!

И Дмитрий послушно поцеловался со своей невестой. Нет, судя по всему, уже со своей молодой женой.

Но ею была не Катя…

Она схватила скрипку и отступила в глубину сада, теперь уже не желая, боясь быть замеченной. Гости рассаживались на скамьи, а во главе стола поставили два высоких кресла для молодоженов.

Про Катю никто и не вспомнил бы, если бы не ее тарелка с недоеденным холодцом на самом уголке, рядом с невестиным прибором.

— А тут кто насвинячил? — капризно спросила новобрачная. — Тетя Поля, тетя Галя, неужели нельзя было убрать?

И тут тетушки принялись озираться:

— Куда же она делась, музыкантша эта? Эй! Екатерина, ты где? Сыграла бы молодым, самое время!

Дмитрий не насторожился, даже услышав знакомое имя. Он и предположить не мог, что отвергнутая подруга вдруг свалится ему на голову.

— Да она там, в малиннике! — подсказал кто-то из гостей. — Ау! Присоединяйтесь к нам! Тут шампанское!

Все головы повернулись к Катиному укрытию, и ей пришлось, сгорбившись и понурясь, выйти.

Дима вначале даже не узнал ее, улыбнулся благосклонно, как посторонней заезжей артистке, и, небрежно закинув в рот маслинку, похлопал в ладоши: призывал поскорее начать развлекать публику музыкой.

И тут Катя подняла глаза и поглядела на него в упор. Вопросительно. Требовательно. Совсем не жалобно.

Вот тогда-то он и поперхнулся. И начал нервно, лихорадочно, по-звериному обкусывать ноготь большого пальца.

Наконец Катя отвела взгляд, избавив его от этой пытки. Она положила скрипичный футляр на траву, щелкнула замочками. Аккуратно, не торопясь, достала инструмент. Тщательно, долго натирала волос смычка канифолью. И почему-то ее никто не торопил.

Над садом повисла напряженная тишина. Все терпеливо ждали, как будто должно было произойти нечто особенное, из ряда вон выходящее. Атмосфера казалась наэлектризованной, как перед грозой.

И только у жениха подергивалась левая бровь.

Но гроза не грянула: Катя просто выпрямилась и заиграла. И музыка была божественна.

Выражение игривого веселья на лицах гостей сменилось изумлением, потом — серьезностью. И каждый задумался о чем-то своем, глубоком и важном.

Катя играла «Реквием», ту его часть, которая называется «Офферторий». Что в переводе означает «жертва».

Но никто из сидящих за длинным свадебным столом не был знаком с Моцартом, а потому не мог знать, что это — траурная заупокойная месса.

Музыка прощания и смерти. Прощания и — прощения.

Никто этого не знал, кроме Дмитрия.

Для остальных — просто неземным голосом пела скрипка. Так, наверное, могли бы петь в небесах ангелы.

«Русалочка приподняла пурпуровую занавесь шатра и увидела, что головка прелестной новобрачной покоится на груди принца. Русалочка наклонилась и поцеловала его в прекрасный лоб, посмотрела на небо, где разгоралась утренняя заря, потом посмотрела на острый нож и опять устремила взор на принца, который во сне произнес имя своей жены — она одна была у него в голове! — нож дрогнул в руках у Русалочки. Еще минута — и она бросила его в волны, которые покраснели, точно окрасились кровью, в том месте, где он упал. В последний раз посмотрела она на принца полуугасшим взором, бросилась с корабля в море и почувствовала, как тело ее расплывается пеной».