портить, а молодого своего мужа жарко обнимать. Который, к слову, нынче на кресле в гостиной спит, как пес приблудный… Смешная вы, Розочка, ей-богу, я даже разозлиться на вас не могу!

И снова она рассмеялась. Всплеснула белыми руками и запрокинула голову… совсем как на той фотокарточке у Шмуэля… И в Розу словно бес вселился. Злость, обида, ревность – все сплелось воедино! Сжав кулачки, чтобы руки не дрожали так сильно, Роза, даже коротко разбежавшись, вдруг со всей силы толкнула мерзавку в грудь.

А та подвоха не ожидала. Не успев ни руками всплеснуть еще раз, ни переступить для устойчивости, ни даже охнуть, Валентина почти что плашмя упала назад. Да позади камин был в стене – с массивной мраморною полкой и лепниной. На самый его угол Валентина и налетела с размаху головой со своими красивыми золотистыми волосами.

Роза от ужаса закрыла руками лицо, глухо вскрикнула. Перепугалась до смерти. Тем более что на лепнине остался отчетливый бурый след. И Роза глазам своим не поверила, когда после такого удара Валентина простонала что-то невразумительное, поморщилась явно от боли – но оперлась рукой на пол и попыталась встать. Роза, сейчас же забыв обиды, бросилась ей помогать, лепетала что-то, заискивала. На затылок ее ушибленный и поглядеть боялась.

Но Валентине как будто повезло. Пошатываясь, прихрамывая, она все-таки сумела встать на ноги и даже дойти до постели. С трудом, как древняя старуха, подняла руку и коснулась пальцами своего затылка… На пальцах была кровь.

Роза четко ее видела, и у нее все холодело внутри при мысли, что это она натворила…

– Быть может, за врачом послать?.. – заискивала Роза. – Или хоть Нюрочку? Она бы вам компресс сделала или чай какой…

Но Валентине рана на голове как будто совсем не помешала быть такой же мерзавкой, как прежде. От помощи она грубо отказалась.

– Ступайте спать, Роза… надоели вы мне – сил нет. Девушка из хорошей семьи… видала я таких… Уходите!

И приступ жалости снова сменился на горячую обиду. Навязываться Роза не стала, хмыкнула и ушла.

– Ничего, оклемается! – зло думала она, уже засыпая в своей постели. – С такими бесстыжими ведьмами никогда ничего не случается! Всегда ведь только добрые и порядочные люди страдают…

Глава 23. Кошкин

Судя по дневниковым записям, Алле Соболевой так и не пришло в голову, что это был последний раз, когда она видела актрису Журавлеву живой. Точнее, прийти-то пришло – но соотнести это с последующими печальными событиями на даче Глебова, она не сумела.

Кошкин, не раз и не два перечитав вырванные из тетрадки страницы, пришел к выводу, что Алла так и не поняла, что смертельную рану актрисе Журавлевой нанесла именно она. Ведь и правда – оставляла она Валентину, казалось бы, в полном здравии; поутру, не найдя в доме ни мужа, ни его прежней любовницы, выдумала сам собою напрашивающийся ответ, что они сбежали. Вместе. Как, собственно, муж и грозился поступить. Ну а после приняла, как непреложную истину, что Шмуэль Гутман убил Журавлеву – ибо именно так, твердили все вокруг. О способе убийства, думается, ей едва ли кто-то стал бы рассказывать.

Кто знает, может, расследование пошло бы иной дорогой, останься Гутман на виду в тот день, останься он в доме. Но, на свою беду, он куда-то уехал и алиби свое обеспечить не смог. Вероятно, и правда поехал за доктором для Журавлевой, как и отвечал на допросах. Ночью Журавлева почувствовала себя куда хуже, Глебов спал пьяным сном, а Гутман, ночевавший в гостиной, а не при своей жене, оказался достаточно трезв, чтобы решиться ехать за доктором.

Нелепое стечение обстоятельств.

Что любопытно, Кошкин сумел разобрать записи безо всякого перевода и помощи Александры Васильевны. Слова на идише, конечно, встречались, но, то ли научившись понимать язык благодаря предыдущим изученным дневникам, то ли просто улавливая общий смысл, Кошкин вполне справлялся. И даже подумал, что напрасно девица Соболева не отдала ему все дневники сразу – глядишь, вторая их часть (самая важная, к слову) и не была бы похищена.

Не давало покоя только одно – что, если эти страницы, якобы вырванные из тетрадки Аллы Соболевой, – фальшивка, да и только? Что, если Лезин в очередной раз захотел обелить себя, а для того свалил вину на покойную Соболеву?

В этом вопросе очень бы помог сейчас господин Воробьев с его микроскопом…

Кошкин изучал дневниковые страницы в кабинете, в жилой своей квартире. Светлана давно спала – шел четвертый час ночи. Воробьев, вероятно, тоже спал, но Кошкина это не смутило: собрав страницы, что отдал Лезин, собрав все дневники, он наскоро переоделся и собрался ехать на Фонтанку.

Только перед выходом заглянул в спальную – предупредить Светлану.

– Уже утро? – сонно изумилась она, когда Кошкин наклонился поцеловать на прощание.

– Нет, спи, родная. Мне на службу надобно – дело срочно.

– Останься, Степа… – не поднимая век, попросила она. Задержала руку на его плече.

– Не могу, – шепнул он – но Светлана уже спала.

И все же именно сейчас Кошкин почувствовал себя счастливейшим из смертных – когда поцеловал ее безвольную руку и осторожно уложил поверх одеяла.

Но дело и правда было безотлагательным. Экипаж удалось раздобыть, и теперь он скоро катился по опустевшим улицам. Как только прибудет на Фонтанку, Кошкин намеревался послать за Воробьевым, и тот, конечно, явится – куда ему деваться.

Хотя расстались после допроса Лезина они вчера не слишком хорошо…

* * *

– Куда вы, Степан Егорович?! Как же так? Он же признался в убийстве Бернштейнов! Только что! Отчего же вы его не арестуете?!

Кирилл Андреевич, едва не забыв свой чемоданчик у Лезина, бежал за начальником и искренне недоумевал, почему тот столь запросто уходит.

– Не шумите, господин Воробьев, сделайте милость просто сядьте в экипаж! – Кошкин и сам был зол, что убийство Бернштейнов, похоже, так и останется нераскрытым. Но сделал над собой усилие и постарался объяснить: – Доказательств вины Лезина нет! Ни одного! Фактов нет! Улик нет! Есть только слова – а от слов на суде он, конечно же, откажется!

Воробьев, чье лицо от негодования пошло красными пятнами, стоял на своем – упрямец – и даже в экипаж садиться отказался:

– Преступники не должны оставаться на свободе! – отчеканил он, яростно, требовательно глядя на Кошкина. – Мы ведь для того и служим с вами в полиции, Степан Егорович! Следует сделать хоть что-то!

– И что вы можете сделать? Улики ему подбросить? Ну уж нет –