Учитывая прискорбное состояние столицы, довольно примечательно, что подавляющее большинство византийских сельских жителей далеко не бедствовали. До Четвертого крестового похода верховная власть императоров слабела годами, но византийские городки и деревни процветали. Торговцы с Запада, Востока и из мусульманских стран сходились на ярмарках, проходящих по всей империи, и выставляли там товары из таких далеких земель, как Россия, Индия, Китай и Африка. Городское население быстро росло, и поскольку коррумпированное и парализованное имперское правительство было не способно собирать налоги, значительные богатства оставались в руках частных лиц.

Поскольку казна была истощена, императоры больше не могли позволить себе щедрых строительных программ — но у местных богачей была такая возможность, и города приобрели образцовый вид за частный счет. Новый гуманистический дух витал в воздухе, а вместе с ним проснулась и интеллектуальная любознательность. Византийское искусство, которое веками придерживалось стилизаций, внезапно стало более жизненным; писатели постепенно отступали от громоздкого архаичного стиля античности; богатые покровители искусств поощряли местный живой стиль фресок и мозаик в своих виллах. Дух Византии процветал, хотя империя и лишилась своих богатств, и даже ужасная рана, нанесенная Четвертым крестовым походом, не могла надолго омрачить его.

Несмотря на живучесть культуры и экономики, силы империи, казалось, были непоправимо подорваны. Алексей Мурзуфл вместе со своим товарищем по изгнанию императором Алексеем III пытались организовать сопротивление, но трусливый соратник предал Мурзуфла, крестоносцы взяли его в плен и казнили, сбросив с вершины колонны Феодосия. В отдаленном Трапезунде на берегах Черного моря внуки Андроника «Ужасного» объявили себя законными императорами; в то же время в Эпире правнук Алексея Комнина сделал то же заявление. Впрочем, самый могущественный и важный осколок империи располагался в Никее, где бежавший из Константинополя патриарх короновал как императора зятя Алексея III, Феодора Ласкариса.

По мере того, как беженцы и богатства стекались в никейское пристанище православной веры и византийской культуры, Латинская империя крестоносцев слабела все больше. Всего лишь за год болгарская армия практически лишила ее могущества, уничтожив войско латинян, захватив в плен беспомощного императора и позволив Феодору Ласкарису отвоевать большинство земель в северо-западной части Малой Азии. Но вместо того, чтобы противостоять очевидной никейской угрозе, последующие латинские императоры сосредоточились на попытках вытянуть из жителей Константинополя как можно больше денег и полностью отдались удовольствиям дворцовой жизни.

Только турки-сельджуки, угрожающие с тыла, удерживали никейских императоров от того, чтобы воспользоваться слабостью латинян. Но в 1242 году внезапно появилась чудовищная монгольская орда, и положение дел разительно переменилось. Монголы разгромили посланную против них турецкую армию, заставили султана сельджуков стать вассалом монгольского хана и добились от него обещания ежегодной дани лошадьми, охотничьими собаками и золотом. Казалось, что дальнейшей целью монгольской орды станет Никея — но в следующем году монголы неожиданно ушли, оставив после себя разбитых сельджуков.

Наверное, вздохнувшим с облегчением византийцам показалось, что бог избавил их от верной гибели, а возможно, даже подарил им нового могущественного союзника. Несторианские христиане, изгнанные из Византийской империи, в VII веке добрались до Монголии, и хотя ханы не приняли мировой религии, многие высокопоставленные монголы, включая невестку Чингис-хана, были христианами.[202] Но вне зависимости от отношения к христианам, своевременное нападение монголов в любом случае позволило Никее приступить к осуществлению мечты о возвращении Константинополя.

Осторожной дипломатией и военными акциями Никея медленно увеличивала давление на разрушающуюся Латинскую империю. На тот момент государство крестоносцев сократилось практически до размеров самого Константинополя, и столица со своими опустевшими улицами и разоренными дворцами пребывала в постоянном унынии. Латинский император Балдуин II настолько обнищал, что был вынужден распродавать свинец с крыш императорского дворца, который ветшал с каждым днем. В отчаянных поисках денег он даже начал закладывать те немногие реликвии, что уцелели после грабежей. В 1259 году, когда в Никее был коронован энергичный молодой полководец по имени Михаил Палеолог, Балдуин уже едва держался у власти, и мало кто сомневался, что скоро никейцы вернут город. Единственный вопрос — когда это произойдет.

Не обошлось без неразберихи и в самой Никее. Тридцатичетырехлетний Михаил Палеолог пришел к власти после того, как регент был жестоко убит во время похорон своего предшественника — но когда на Рождество короновали Михаила, его империя была несравненно более могущественной и полной жизни, чем ее латинский аналог. Летом 1261 года Михаил устранил угрозу со стороны венецианского флота, подписав соглашение с главным соперником венецианцев, Генуей, и послал вперед своего цезаря, Алексея Стратигопула, узнать, насколько сильны укрепления Константинополя.

Когда в июле цезарь с восемью сотнями людей подошел к городу, несколько крестьян немедленно известили его, что латинский гарнизон — вместе с венецианским флотом — отсутствует, занятый штурмом острова у Босфора. Не веря своей удаче, Стратигопул укрылся до ночи в монастыре возле ворот Животворного источника, не обнаруженный — или не выданный несловоохотливой охраной ворот. Обнаружив неподалеку маленький незапертый боковой проход в город, цезарь отправил через него горстку своих людей, которые без шума разоружили стражу и открыли главные ворота. Утром 25 июля 1261 года никейский отряд вошел в город, крича во всю глотку и стуча мечами по щитам. Император Балдуин II был так напуган, что бросил царские регалии и бежал во дворец Буколеон, откуда каким-то образом сумел перебраться на венецианский корабль и успешно совершить побег. За считанные часы все было кончено. Венецианских квартал сгорел дотла, а вернувшийся венецианский флот был слишком занят спасением своих граждан, чтобы оказать сопротивление.

Латиняне в городе даже не думали сопротивляться — все их мысли были о паническом бегстве. Бросившись врассыпную, они прятались в церквях, переодеваясь монахами, и даже забирались в канализационные трубы, чтобы их не обнаружили. Впрочем, когда они с опаской вышли наружу, обнаружилось, что никакой резни не было. Византийцы вернулись домой — не грабить, а жить. Оборванные латиняне тайком поспешили в гавани и погрузились на вернувшиеся венецианские корабли, радуясь, что победившие византийцы оказались более сдержанными, чем их предшественники-крестоносцы.