— Папа? — Катя протянула бледную руку, и отец торопливо подошел к дочери.

— Что, моя маленькая?

— Выполни просьбу Йенса. Прошу тебя, папа. Пожалуйста, помоги Льву.

Йенс заметил, какая внутренняя борьба началась в Иванове. Желание угодить младшей дочери, для чего пришлось бы выручать какогото никчемного слугу, вступило в противоречие с не знающим жалости политическим карьеризмом. Однако инженер почувствовал и нечто большее, чтото такое, что заинтересовало его. Это был страх. Чего может бояться министр царского правительства?

— Катя, дитя мое, ты не понимаешь, — успокаивающим тоном произнес генерал. — Я знаю, ты привязалась к этому безграмотному казаку, но…

— Привязалась? — не позволив ему договорить, воскликнула Валентина. — Привязалась? Не все так просто, папа. Этот безграмотный казак всю свою жизнь работал на тебя. Он потерял отца во время покушения на тебя, и, возможно, он мог бы спасти его, если бы не поехал в тот день искать меня. Лев Попков презирает этих революционеров так же, как он презирает крыс, живущих в конюшнях. И ты хочешь оставить его умирать в застенках охранки?

— Да.

— Ты не можешь так поступить! — Она вскочила на ноги, тяжело дыша. — Ты должен позвонить начальнику полиции и потребовать освободить его. Немедленно. — Голос ее задрожал. — Или я…

Она посмотрела на Йенса, и чтото в выражении ее лица насторожило генерала. Он встал перед Йенсом и прошипел:

— Убирайтесь из моего дома, Фриис! Я запрещаю вам появляться здесь.

Йенс повернулся к Валентине.

— Пойдем со мной. Уйдем из этого дома вместе.

Слова эти были произнесены вполголоса, но в комнате они прозвучали так, словно он прокричал их изо всех сил. От этих слов внутри Валентины как будто развязался какойто тугой узел, мышцы ее расслабились, с лица исчезло напряженное выражение. Злость ушла, и глаза ее сделались такими беззащитными и нежными, какими они бывали только в его спальне. Он даже на какойто миг поверил, что она пойдет с ним.

Губы ее разомкнулись, и он взял ее за руку.

— Пойдем со мной, — повторил он.

Она не отняла руки, но повернулась к отцу. Йенс увидел, какого усилия это ей стоило, как напряглась ее шея.

— Папа, — произнесла она. — Если ты сегодня не потребуешь освободить Льва, я попрошу другого человека сделать это.

— И кого же?

— Капитана Чернова.

— Нет, — быстро произнес министр. — Валентина, послушай меня. Я не могу допустить, чтобы ктонибудь из нашей семьи был в долгу перед Черновыми, потому что они решат, что ты слишком мелочна, слаба, и, чего доброго, откажутся от брака.

Откажутся от брака. Слова эти резанули Йенса по самому сердцу. Значит, вот как далеко у них зашло. Он тут же отпустил руку Валентины. Строго поклонившись ее матери, он быстро вышел из комнаты.

— Подожди!

Йенс вскочил на Героя и не повернул на крик голову. Сейчас ему больше всего хотелось понестись галопом по зимним улицам, чтобы холодный ветер выдул из головы образ ее сладких предательских губ. «Мое сердце никогда не будет отдано капитану Чернову», — обещала когдато она ему. Она клялась жизнью сестры. Сердце, может быть, и не будет отдано, но о супружеском ложе она в клятве не упоминала.

— Йенс!

Она сломя голову выбежала на темный двор конюшни, бросилась к нему и обхватила руками вдетую в стремя ногу так, что, тронувшись с места, он увлек бы ее за собой. Йенс посмотрел на обращенное к нему бледное лицо, на плечи, дрожащие под кремовой тканью платья, и почувствовал, как в груди у него защемило.

— Прощай, Валентина.

— Не уезжай.

— У меня нет причин оставаться.

— Йенс, я люблю тебя. — Глаза увлажнились, по щекам скатились две слезинки. — Только тебя.

Он печально улыбнулся, наклонился и поцеловал ее в волосы.

— Похоже, что тебе одной лишь любви недостаточно.

Йенс вонзил стремена в бока коня, и Герой так резко рванулся с места, что рука Валентины сорвалась. В тот же самый миг внутри Йенса чтото надломилось. Выезжая со двора, он не обернулся.

В кабинете отца ничего не изменилось: кучи бумаг на письменном столе, открытая коробка с сигарами. Из прихожей доносились шелест веника по мраморному полу, кашель лакея, поскрипывание лестницы. Все было как прежде, словно ничего не изменилось, словно ее мир не разбился вдребезги на мощеном дворе конюшни. Валентина попыталась сосредоточиться на том, что говорил отец, но в ушах ее попрежнему звучали слова Йенса: «У меня нет причин оставаться». Сейчас она видела только выражение его глаз. Ладони ее все еще помнили твердые мышцы его голени, и девушка боялась разжать пальцы, чтобы не утратить этого ощущения, потому что это было все, что у нее осталось от него.

— Папа, — вдруг произнесла она, оборвав отца на полуслове. — Никакого брака не будет.

Генерал положил перед собой на стол руки и оперся на них всем весом.

— Валентина, у меня и без тебя забот хватает. Пожалуйста, не добавляй мне их. — Он произнес это так спокойно, что у нее стало еще тоскливее на душе.

— Хорошо, папа. Но сначала реши вопрос со Львом. Прошу тебя, позвони по телефону.

Отец не стал спорить. Он подошел к висевшему на стене телефонному аппарату, покрутил ручку и назвал оператору номер. Когда его соединили, он долго говорить не стал, лишь отдал несколько коротких распоряжений. Валентина расслышала только слова «начальник полиции». Вернувшись на место, отец тяжело опустился на стул, поставил на стол локти и обхватил голову руками. Подняв на дочь усталые глаза, он произнес:

— Я выполнил твою просьбу. Теперь ступай.

— Папа, нельзя было оставлять Льва в руках охранки.

Он тяжело вздохнул и опустил лицо на ладони. Валентина заметила небольшую лысину, и вид этого человеческого недостатка неожиданно пробудил в Валентине чувство жалости к отцу.

— Папа, пойми, я не выйду за капитана Чернова. Ничто не заставит меня пойти с ним в Зимний дворец на императорский бал.

Снова раздался приглушенный вздох, но министр не поднял глаза.

— Мне нужно, чтобы ты это сделала.

Валентина покачала головой.

— Прости, папа, — произнесла она и направилась к двери.

— Валентина, — пробормотал отец, — у него за душой ни гроша.

— У кого за душой ни гроша?

— У твоего инженера.

В груди ее глухо застучало сердце. Она замерла, взявшись за дверную ручку.

— У него достаточно денег.

— Для тебя, может быть, и достаточно. Но для меня — нет.

Уткнувшись тяжелым подбородком в ладонь, он смотрел на Валентину, и она заметила вмятину на коже, которая осталась от золотой печатки на его пальце.