Вездеход, крутнувшись, выскочил из-за деревьев. Макарыч увидел Акимыча, заулыбался.

— Ну, што с ним? — подскочил старик, едва машина остановилась.

— Живой пострел! Што с им станетца? Малось руку ободрал.

— Ништо, до свадьбы заживет.

— Женишь эдакую шалапугу.

— Плоть взыграет — оженится.

— Иде ен на своей вышке бабу-то возьметь? Там недолго в бобылях статься. Хочь Колька-то не засидитца. С-под земи бабу выищет. Пес такой.

— То рано ишо судачить какой! Зеленай ишо. Неспелай. Карахтер — глина, лепи, што хошь. Хоть — беса, хошь — ангела.

— Ето у Кольки? — рассмеялся Макарыч.

— А то нет?

— Ну загнул! Ен сам с каво хошь черта слепит. Ни такой ен слабай, как ты помыслил. Норов будто у коня незаузданова.

— То от младости.

— Ен хитрей тибе, хочь и годами не вышел. Они вошли в избу. Марья, глянув на довольное

лицо мужа, поняла, что все обошлось.

— Ты сказываишь — зеленай? Колька ж смальства шельма. Ежли што порешит, не мытьем, так катаньем сполнит.

— Настырной, видать. В нашу породу.

— Про породу закинь. Ен от ей далеко.

Акимыч, понурив голову, засопел обиженно.

— Не бычси. Послухай-ка сюды. Поведаю тибе кой-чево. Приехал я на ту вышку, ну, с ходу к

Кольке. Выхаживал. Наладил. Хотел вертатца. А Колька-то и сказывает, мол, останьси на вовси тут.

Акимыч понурил голову.

— Мать! Колька нас навовси к сибе звал, — повернулся к жене лесник.

«Вишь, их зовет и не впервой», — подумал Акимыч.

Марья, повернувшись к мужу, удивленно посмотрела на него.

— Чево, не веришь?

— Мне то ни к чему. Ты завсигда понадобишься ему. А я-то на што? Лишняя обуза, да и только.

— Сказывали, заместо кашевара станишь.

— Дай Бог себя да тебя управить. На людей век не готовила.

— А я ужо согласилси.

— Отец, на што? Чево без тебя делать стану?

— Вместях поедем.

— Экий ты горячий. Насиженный угол покидать на старости. Чаяла, еще хоть зиму ладом пожить. Ты же извечно по тайге блукаешь. Нынче и вовсе худое удумал.

— Ладно. Пошутковал. Не сымемси.

«Я, ежели к Авдотье сын возвернется, раздумывать не стал бы. Так не покличет Колька. Эх, Господи! За какие грехи так тяжко наказать порешил? Ведаю, позови сын старуху, пойдет, не оглянувшись. Хто я ей? Обо мне пекчись, — едина маята. Там ведь, што ни говори, родные. А кому я нужон? Хочь бы смерть меня прибрала в тот же день, как Авдотья покинуть вздумает. Надоело все», — горевал Акимыч.

— Чево нахохлилси, лешак? Ай по девкам скучилси? Поглянь, бороду оттопчишь, сивой. На наш век баб хватит. Не горюнь.

— Забрось пустое. Ноне Кольку повидать хотца. Ты ж про срамное.

— Свидисси. На рычалку посадим и повезем. На том свет клином не сшелси. Гляжу, посоловел ты с чево?

— Ужель не разумеешь? — отвернулся Акимыч.

— Поди, боисси Авдотья к сыну сойдеть?

— И тово тож.

— Мы ж молодайку приглянем. На какую укажишь, ту и сосватаим.

— Могила, кажись, скоро сосватаит.

— Закинь, Акимыч, худое мыслить. Сын придет, погляжусь, а уйти мне с им некуда. Отрезанай ломоть он. Ить молчала все. Невестка и при ем надо мной изгалялась. Всяко было. С ей ли станетца, с другой ли — мине от таво не легше. Боле не хочу с-под рук кусок выглядать. Суха корка, да наша. И попрекать некому. Свел нас Бог, людям не развести. Почитай, тот с нас счастливым станит, хто первым помрет. Остатнему завсегда худче, — заплакала Авдотья.

— Охолонь, старая. Меня утешила, сама изводишься. Мокрить ныне не про што. Не бередь душу. Не мало перенесла. На што тебе на стари было ворошить? Не к добру эдакое, — успокаивал Акимыч.

— Нече, бабка, сырь лить. Ай жисть те не в радость? Протолкла леты в ступе. Надоть стало ране к лешаку притить. Сголубились ба. Детву наплодили б. Не то тужите зазря. Уточное не оборотишь. Не конь. Радуйся тому, што Бог послал на седний день.

— И то верно, — поддержала Марья, — за мужиком оно и худое к добру. Много ль нам, бабам, надобно? Мужик же и дому хозяин, и бабе заступник. Послал ево Господь, радуйся, што подарку.

— А я и радуюсь. По сей час не верю, што подвезло. Ить издохла б под забором, кабы не Акимыч, — всхлипывала Авдотья.

Акимыч подсел поближе к печке. К поющему огню. В глазах его то ли звезды, то ли слезы вспыхивали.

Макарыч, оторвавшись от дум, сопя, под стол полез. Вытащил за горло бутыль рябиновки. Кашлянул.

— А не согнать ли нам тоску едучую чаркой жаркою? Нехай хочь она души наши мужичьи гре и т. Коль боле обласкать да понять их некому, — п редложил Акимычу.

Тот послушно, скрипнув спиной, встал.

— Вино не то люду, всему живому Богом не воспрещено. Куды нам, слабым да грешным, от ево удержатца?

— А и на што?

И вспомнилось Макарычу, как однажды, обходя участок, наткнулся он на оленью свадьбу. Поевшие мухомора, одуревшие от веселья, олени заигрывали с важенками. Обычно осторожные, в тот момент, забыв обо всем, самцы отдались жизни, ее позывам. Взыгравшим в крови вином мухоморным.

Знал Макарыч, что иные считали, будто зверь этот запродал свою волюшку за мочу человечью . Вроде за то, что она в себе соль имела. И ругал лесник охальников последними словами. Да разве той соли на морском берегу мало? А ведь олени там чаще люду бывали. Да только море солью их. не купило. Ни один не остался там жить навсегда. Воду пили. Вместе с солью. Но душу там свою зверью в ней не потопили. Знал Макарыч, в человечьей моче не соль сыскал олень. А неуловимый дух, который пьянил почище, чем мухомор. За тем духом и шел он по следам человечьим. Каждому зверю свою радость судьба отпустила. Свое веселье и похмелье свое. Веселиться оленю не часто приходилось. А похмелье — когда что сослужило. Одного, спящего, пуля подстерегла, другой к важенке своей не вернулся. Вместе с весельем неволю нашел. Из-за того с человеком в одну лямку впрягся.

Вино… Не будь его, не было б потомства у всего земного. Вон и медведь силен, а тож к хмельному слабину имеет. Углядит шельмец, куда лесные пчелы мед носят, и, улучив минуту, упрет колоду с находкой. Пчелы за воровство всего его покусают. Бежит лохматый от них через кусты, бурелом. Мчится так, что пятки к ушам прилипают. А погоня слабеет. Куда им за мишкой-то? А тот упрячет сворованное подальше от собратьев. Чтоб мед перебродил, колоду ту ветками прикроет. Забросает землей. К утайке лишь осенью вернется. Выпьет до дна вино ядреное и тож к медведице в женихи пойдет. По веселью все бабы ягодами кажутся. Пока на зуб не испробуешь. Другой ввек бы на них не смотрел. Да вино медовое взбаламутило. Оженило. Вмиг семейным сделало.