Я постаралась скрыть улыбку. По всему городу – громко сказано: в действительности все магазинчики скучились на главной улице. Хотя благодаря бурлящему в них оживлению казалось, что весь город встрепенулся и расправил крылья.

– Кстати, папа очень доволен, что мы теперь живем не одни. Каждое утро готовит постояльцам завтрак. Говорит, что ему нравится изобретать новые блюда и опробовать их на арендаторах, у которых нет другого выбора. Приятно видеть его таким… счастливым. Он с удовольствием принимает новых жильцов и даже собирается после моего отъезда официально открыть дома гостиницу.

– Правда?

– Истинная правда! Анна-Кейт, мы уже собрали достаточно денег, чтобы оплатить первый взнос, а если и дальше так пойдет, то скоро нам с лихвой хватит на обучение в колледже! А еще я устроилась на работу в университетской библиотеке.

– Саммер! Это чудесные новости! Мои поздравления!

– Даже не знаю, как вас благодарить, Анна-Кейт. Без вас мы бы ни за что не справились.

– Что ты, Саммер, это не моя заслуга.

– А чья же? Если бы не ваша помощь, то… – Она состроила гримасу.

Я засмеялась.

– Я считаю, это заслуга Зи. Именно бабушка сделала так, чтобы я приехала в Уиклоу и стала работать в кафе. Если бы ты не пришла сюда продавать яйца, мы бы, возможно, не познакомились. А если бы мы не познакомились, то я, скорее всего, не обнаружила бы комнату Гарри Поттера. Так или иначе бабушка заранее все спланировала, – пошутила я, и в ту же секунду по спине пробежали мурашки. А вдруг так оно и было?

– Мне нравится ваше предположение, – улыбнулась Саммер и крикнула: – Спасибо, Зи!

Надеюсь, бабушка в это время находилась где-то в саду, рядом с шелковицами, и услышала Саммер.

– Пусть вы работаете в кафе только из-за завещания, я признательна за то, что вы задержались в Уиклоу. Когда Зи умерла, я думала, что навсегда лишилась пирога «Черный дрозд», но за последние несколько недель получила еще много посланий во сне. Я это очень ценю. Конечно, грустно, что вы скоро уедете и пирогов больше не будет, но я уже усвоила жизненный урок.

– Какой? – Мне было по-настоящему любопытно.

– Те, кого ты любишь, никогда не уходят бесследно. Они остаются с тобой. В воспоминаниях… или в снах…

Или в сердце.

Я навсегда останусь в ваших сердцах, а вы – в моем. По-моему, это чертовски хорошее наследие.

– А возможность учиться в колледже – лучший на свете подарок, – добавила Саммер.

Натали

Несколько часов спустя мы с Кэмом уже сидели, подстелив плед, на берегу озера, у подножия водопада. Олли, безмятежная и умиротворенная, спала между мной и Кэмом, закинув ручки вверх. Лоскутное одеяло служило ей подушкой. Рядом посапывал Ривер, положив морду ей на ноги.

– Тебе лучше? – спросил Кэм.

Глубоко вздохнув, я подняла сосновую иголку и отбросила ее в сторону.

– Мне крайне неловко.

– Почему?

– Вела себя как дура.

В ушах звучали мамины слова, перекликаясь с моими самыми сильными опасениями: «Ты обращаешься с Анной-Кейт так же, как я когда-то – с Иден Кэллоу. Сваливаешь на нее всю вину, чтобы тебе стало чуть легче».

Так оно и есть.

Я обвинила Анну-Кейт в том, что случилось с папой.

Обвинила Мэтта в его гибели.

Потому что мне больно.

Господи, как же больно…

Я не умею противостоять ударам судьбы и каждый раз пытаюсь спастись бегством. Однако сейчас это невозможно.

От смерти не убежать, не спрятаться.

– Надо извиниться перед Анной-Кейт и перед мамой… и, наверное, перед сотрудниками больницы.

– Все настолько плохо?

– Что бы ты ни имел в виду под «настолько», умножай это на десять.

– Они наверняка все понимают. – Кэм отклонился назад и вытянул ноги. – Каждый справляется с обрушившимся на него горем по-своему, Натали.

Я закрыла глаза, прислушиваясь к успокаивающему шуму водопада и тихому плеску мелких озерных волн, набегающих на берег.

– Я вела себя ужасно. Вымещала на них свой гнев…

Если бы не мамино суровое внушение и порицание, я бы, наверное, еще долго не пришла в себя. Иногда бывает тяжело выслушать правду. Тяжелее, чем ее принять.

– Уверен, никто тебя не осуждает.

– Я сама себя осуждаю.

– Заканчивай с этим.

– Как? Подскажи, пожалуйста. И заодно объясни, как надо прощать? Я теряюсь в догадках.

Кэм скрестил ноги.

– По-моему, прежде всего надо понять, почему тот, на кого ты в обиде, так поступил. Я постарался взглянуть на семейные отношения глазами бывшей жены. Она по девять, а то и по десять месяцев в году жила одна, пока я болтался по всему свету. Вероятно, ей было одиноко.

– Ты тоже все это время жил один. Разве ты ушел к другой?

– Нет, – покачал головой Кэм. – Но речь сейчас о ней, а не обо мне. Чтобы ты сделала на месте отца?

– Даже не представляю, – задумалась я.

Папа говорит, что никому не рассказал о своей болезни, потому что хотел нормальной жизни, без сочувственных взглядов и еженедельных посылок с банановым хлебом. В этом я с ним солидарна: тоже ненавижу сочувственные взгляды. Не выношу, когда меня жалеют. Однако я вряд ли сумела бы утаить свой диагноз и в одиночку нести этот груз.

Впрочем, сейчас речь не обо мне, а о папе.

Он – самый сильный, мужественный человек из всех, кого я знаю. После смерти Эджея все держалось на папе, в том числе и я.

– Я могу понять, почему он принял такое решение. – Подобрав еще одну сосновую иголку, я согнула ее пальцами. – Как ни трудно в этом признаваться.

– Почему трудно?

– Потому что это его оправдывает. А я все еще сержусь и не в силах смириться с его поступком.

Кэм отпил воды из фляги.

– Сердишься потому, что он умолчал о своей болезни, или из-за того, что он умирает?

Я встала и, отряхнув руки, подошла ближе к воде. Кэм не боится называть вещи своими именами. Каким-то образом он ухитряется видеть меня насквозь. Сзади послышались шаги: Кэм приблизился ко мне.

– Это несправедливо, – добавила я.

– Да, несправедливо, – согласился Кэм. – По отношению ко всем вам.

Обернувшись, я посмотрела на спящую дочку. Сердце заныло.

Ей неизвестно, как много она потеряет. И сколько уже потеряла. Неясно, хорошо это или плохо. Раньше я считала, что хорошо, но теперь сомневаюсь. Олли никогда не узнает, как отец смеялся и покрывал ее личико поцелуями. Не вспомнит, как дедушка читал ей книжки, усадив к себе на колени, и как уютно и спокойно ей было в его теплых, любящих объятиях.