Крис появилась у меня на шестой день вечером.

– Костя! Костя! – позвала она и загремела не то кирпичом, не то палкой по железным гаражным воротам. – Ты здесь?

Я оторвал мутный взор от стеллажа, еще недавно заставленного книжками и тетрадями, и на карачках пополз в направлении выхода. Впрочем, к самым воротам меня не пустила цепь. Но уж насколько смог, я к ним приблизился.

– Крис, лапка! – проскрипел севшим голосом. – С тобой все в порядке?

– Костя! Слава Богу, ты здесь! – Я представил, как она вздохнула сейчас с облегчением. И прижалась губами к щели между створками, чтобы мне было лучше слышно. – Дядя, сволочь такая, болтал, что тебя куда-то отправили. Но я не поверила.

– И правильно. Где он, дядя?

– Ушел. А меня запер в комнате, даже заколотил на окне ставни, но я все равно выбралась. Пять дней ковырялась в замке. И все-таки подобрала отмычку. Недооценивает он племянницу, – хихикнула Крис и затараторила, спеша передать мне последние новости, многие из которых я уже знал со слов Анатолия Андреевича.

Она рассказала, как в тот день, когда наконец получила у Саввы записку от положенца, ее по пути домой затолкали в машину прапорщик Чечев и еще какой-то, мне не знакомый, «шибздик Андрей». Как она у них на глазах проглотила маляву и как кум грозился напоить ее пургеном, но она «учинила ему грандиозный скандал, переколотила на кухне посуду, и дядя отвял». Потом Кристина, «когда записочка вышла наружу, сняла с нее целлофан и, прямо сидючи на горшке, несколько раз прочитала, постаралась выучить все, что там было, чуть ли не наизусть, чтобы потом, не дай Бог, ничего не забыть». После чего разорвала маляву и бросила ее в отхожую яму.

– И хрен теперь кто что узнает, – с гордостью доложила она. – Кроме нас с тобой, Костя. Я сейчас расскажу, о чем тебе написал Араб. Все просто здо…

Но я прервал ее на полуслове. И разочаровал.

– Не надо рассказывать. Не имеет смысла, малышка. Кроме тебя, о содержании этой записки уже знает твой дядюшка. Он перехватил ее еще до того, как она попала к Баранову. А то, что организовал наезд на тебя, так это он сделал просто так, для приколу. Не было никакой необходимости ни в твоем захвате, ни в угрозах напичкать тебя пургеном. Анатолию Андреевичу всего-навсего хотелось увидеть, как ты себя поведешь в такой ситуации.

– Вот сволочь!

– Согласен. Кстати, где он? Надолго ушел? Тебя не накроет, что ты свалила из-под ареста и болтаешься около гаража?

– А если и накроет, мне наплевать! Пусть только попробует что-нибудь вякнуть! На такое нарвется! – воинственно пообещала Кристина и принялась мне рассказывать, что вот уже четвертый день, как в поселке объявилась небольшая группа гостей. Три офицера-каждый с двумя просветами на погонах и немалыми полномочиями, – а вместе с ними группа солдат – саперов и пэвэошников, – которые должны за несколько дней демонтировать какое-то оборудование на ракетных шахтах и неких военных объектах, что расположены на бывшей военной базе неподалеку от Ижмы. А потом взорвать к дьяволу все, что еще уцелело более чем за десять лет с того дня, как эту базу покинул последний военный и на нее навалилась тайга.

Рассказы о полке ПВО, который дислоцировался километрах в пятнадцати от поселка вниз по течению Ижмы, мне доводилось слышать и раньше. Притом, как это обычно бывает, один болтал об этом одно, другой – другое, а третий – соответственно, третье. Но в некоторых пунктах рассказы о пэвэошниках полностью совпадали.

Во-первых, в том, что обосновались они в комяцкой тайге еще в шестидесятых годах, когда вдоль северной границы Союза в срочном порядке создавалась линия заграждения от американской стратегической авиации.

Во-вторых, в том, что военные эти были жутко секретными, офицеры и прапорщики появлялись в поселке лишь время от времени, а солдат вообще не выпускали с территории части. Тем, как охраняли свою территорию от воображаемых лиходеев, пэвэошники могли подать пример любому из ижменских вертухаев, стерегущих местные зоны. Минобороны не поскупилось ни на километры колючки, ни на служебных собачек, ни на хитроумные ловушки против шпионов, расставленные по всей окрестной тайге. Район (впрочем, как многие города и целые регионы тогдашнего СССР) в радиусе ста километров вокруг Ижмы был переведен на режимное положение и закрыт как для туристов, так и для других праздных личностей, не прошедших в спецорганах тщательнейшей проверки. В Ижме остались лишь жители с местной пропиской и зеки, по-прежнему населяющие окружающие зоны. Плюс аборигены и староверы, не казавшие носа из глухих таежных урманов и плевать хотевшие что на режимы, что на ограничения в перемещениях по родной земле.

И в результате военные своего добились. После того, как в районе базы бесследно сгинули несколько человек, ижменские таежники, пересилив жгучее любопытство, отказались от авантюрных попыток проникнуть на территорию в несколько тысяч гектаров, надежно огороженную внушительными рядами колючки. Охотники и рыбаки теперь вообще старались не приближаться без надобности к зловещему «полигону» – именно такое название местные жители присвоили таинственной вотчине пэвэошников.

И, наконец, в-третьих. Ни для кого в Ижме не составляло секрета то, что в конце 80-х после подписания Горбачевым и Рейганом небезызвестного договора по ПРО доселе тихие и почти незаметные обитатели «полигона» вдруг развили бурную деятельность и буквально за лето свернули свое немалое хозяйство и дружно удалились на «материк». Ижменчане наконец получили возможность удовлетворить свое любопытство, проникнув внутрь по-прежнему огороженного ржавой колючкой периметра, уже не рискуя бесследно там сгинуть.

На территории «полигона» местные сталкеры обнаружили небольшой поселок, застроенный вполне пригодными для жилья двухэтажными домами, несколько затопленных ракетных шахт и пустых капониров, а также некое подземное сооружение, путь в которое преграждала массивная бронированная дверь. И как ни пытались ижменские умельцы ее отворить, применяя для этого даже тол и тротил и привлекая к работе многоопытных медвежатников из окрестных зон, дверь им так и не поддалась. Военные умели хранить свои тайны.

– И вот прилетели сейчас чего-то оттуда забрать, – раздавался из-за ворот гаража голос Кристины. – А дядя, не будь дураком, сразу смекнул, что с этого можно кое-что поиметь. Один черт, пропадать добру. Все равно все через неделю взорвут. Мне он ляпнул насчет того, что хочет поживиться цветными металлами. Мол, там всякие кабели, провода. Но только, я думаю, дело не в этом. Дядя не бомж, чтобы заморачиваться из-за какой-то там проволоки. Он нацелился на что-нибудь посерьезнее. И не жалеет на это ни денег, ни времени. Ни здоровья, – хихикнула Крис. – Уже четвертые сутки бухает с этими офицерами. В семь вечера прибегает с работы, заносит мне чего-нибудь съесть, с полчасика треплет языком обо всякой муре. В том числе и об этих военных. А потом сливается до поздней ночи. И возвращается пьяный, когда я уже сплю. Сквозь сон слышу, как он колобродит по дому, считает углы.

– И когда, говоришь, улетают эти саперы? – спросил я и с удовольствием заметил сам за собой, что безразличие, еще десять минут назад намертво сковывавшее и тело, и разум, постепенно отпускает меня и на его место вновь заступает живой интерес к событиям, происходящим за стенами гаража.