Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не мог предположить, что вы меня считали одним из лучших учеников. Сдается мне, это вы сейчас ради приличия такое говорите. В школе вы мне совсем другое говорили и больше «четверки» никогда не ставили.
— Никому не ставила, — с гордостью сказала старуха. — Кто же может знать русский язык на «отлично»… Я бы ни одному университетскому преподавателю не поставила «отлично» — они между собой не могут найти согласия — школа московская, школа ленинградская…
— А я думал, только наш класс — сплошные раздолбаи. Оказывается, университетские преподаватели недалеко ушли. — Земский хмыкнул. — Помню, если у кого-то в сочинении не было фразы «красной линией через все произведение», вы, независимо от содержания и отсутствия ошибок, автоматически ставили «три». Эта «красная линия» — будь она неладна. Или, помните, бред про Катерину — «полететь, как птица»?.. Хотя давайте, наконец, разберемся, кто такая Катерина? Гулящая бабенка с шизофренической склонностью к суициду…
— Вы так считаете? — старуха стушевалась и даже сделалась хмурой, дернула плечами, показывая, что не принимает тона. — Давайте уж оставим Катерину.
— Хорошо, давайте.
— И что же, вы знакомы с Ниной? Зашли к ней в гости? — спросила немного даже радостно.
Но Земский уже не мог остановиться — похмельный сарказм захлестывал его:
— Почему же в гости, я у нее уже три дня живу. Кажется, три… Или, постойте, больше, что ли?.. Я вроде как друг ее. Так теперь говорят: друг. На три дня… Как бы друг. Ну вы знаете, теперь у людей все «как бы»: как бы друг, как бы дом, как бы страна, как бы жизнь… В ваше время говорили точнее: сожитель. Хотя до сожителя пока недотягиваю. Вот еще точнее: хахаль. Так говорят ваши соседи, братцы-акробатцы — Андрюша с Петенькой. Есть в этой кличке, правда, что-то собачье. — И повергая старуху в еще большее смятение, глумясь над ее растерянностью, добавил: — Или вот, совсем точно и емко — не сожитель, и не хахаль, а просто ё…рь. И это, заметьте, при всем том, что Леша Коренев был моим товарищем. Как бы товарищем.
— Да, все это не очень хорошо, — пряча свои когда-то черные, пронзительные, а теперь потухшие, бесцветные глаза, проговорила она.
— Почему же нехорошо? — с напускным удивлением возразил Земский. — Нам с Ниной как раз очень хорошо. Приятно. Временами… Ну а что касается чужого мнения на этот счет — не плевать ли?.. А вы замечали, как люди делаются бдительны, когда кому-то хорошо?.. Да плевать! Вот вы, Татьяна Анатольевна, не хотите, чтобы вам было хорошо? Хотите переехать из этой пещеры в благоустроенное место? А там горячая вода, ванна, чистое белье, санитарки, уход.
— Что значит, переехать?
— Есть у меня реальный выход на влиятельных людей, которые — только свистни — устроят вас в очень приличный пансионат. Соглашайтесь. Я слово держу. Если сказал слово, то сделаю.
— Пансионат — это, надо полагать, дом престарелых?
— А что же, чем вам плох дом престарелых? Очень приличный, с отборным контингентом.
— Переехать в богадельню — значит, самой поставить точку в собственной жизни.
— Э-э, Татьяна Анатольевна, вы какую-то совсем уж чепуху лопочите. Вам уж скоро, как говорят, собороваться, а вы… Старость не спрашивает у человека, чего он хочет, все как раз наоборот — человек спрашивает у старости, чего хочет она.
— Вы совсем не изменились, Вадим, — тихо, понурившись, сказала старуха. — Я всегда чувствовала в вас что-то слишком жесткое.
— Это вы о том случае, что ли? Вот память. — удивился Земский. — Я думал, никто, кроме меня, не помнит.
— Отчего же, я тот случай с Леночкой Красновой помню очень хорошо.
— Но только я не жесткий, я реалистичный. А раз реалистичный, то будет честно сказать, что я не жесткий, а жестокий. Но ведь, согласитесь, и великодушный. — Он с удовольствием улыбнулся и добавил: — Временами. К тем, кто послушен… А извиняться перед той девкой я не хотелё потому что считал нецелесообразным. Она мне сказала такое, что простить было никак нельзя. И сказала при всем классе. Вот почему я ей так хорошенько двинул в челюсть. А извиняться не считал нужным, потому что тем самым нанес бы ущерб своему положению в классе. А так я остался для одноклассников авторитетным товарищем. Зато девке той, как помните, объявили бойкот, а потом и вовсе ее перевели в другую школу. Все очень просто, Татьяна Анатольевна. Вы же хотели мне тогда жизнь сломать, потребовали, чтобы меня из паршивой комсомолии исключили, и думали, что мне это как-то повредит. И вас послушались. А как не послушаться. Старая сексотка, вы всю школу в страхе держали. И я вместо института в армию загремел. Ну и что из того! Армия мне только на пользу пошла, я там научился копать канавы, пить водку и курить.
— Что же, вы хотите теперь, чтобы я извинилась перед вами?
— Бог с вами, Татьяна Анатольевна. Как видите, я свое наверстал. Зато урок хороший получил. Я вам за него даже благодарен. — Он встал, приложил руку к груди и поклонился в пояс. — Не подумайте, что я вам хочу как-то отомстить за тот случай. Напротив, я теперь буду озабочен, чтобы с вами обошлись самым наилучшим образом.
Он опять склонился в полупоклоне и вышел из комнаты, осторожно притворив за собой дверь. Потом спустился на улицу. Пригревало, и без пальто было уже терпимо. Он, как и пришел к Нине — в свитере и джинсах, которые она однако успела заштопать, отправился на соседнюю улицу, где ходила маршрутка, но только не в ту сторону, куда теперь пошла за покупками Нина, а в противоположную, чтобы не столкнуться с ней по дороге. Вот только пришлось уйти в башмаках Коренева, не в шлепанцах же топать по городу. Обнаружил в джинсах позвякивающую мелочь. Та самая сдача, которую он тогда в магазине машинально сгреб и ссыпал в свой карман. Пересчитал. Денег хватало на пачку дешевых сигарет или на одну поездку на маршрутке. Он не стал покупать сигареты, а зажав мелочь в кулаке, вышел к остановке.
* * *
Но только еще через неделю Вадим Земский появился у себя редакции. В эту неделю произошли неприятные для
