За моей спиной раздались шаги и голос Гонзы Кубинца:

— Пусто, как в раю.

— Я вызвал «скорую», так что с минуты на минуту можно ожидать нашествия, — сообщил я.

— Как он? — поинтересовался Кубинец

— Плохо… — кратко диагностировал я хирурга.

Вытащил бумажник, вынул из него фотографию, которую раздобыла София, и сунул ее под нос Гавриилу Роже.

— Посмотри! — потребовал я. — Тебе знаком этот человек?

Гавриил устало приоткрыл глаза, попытался сфокусировать взгляд на снимке. Губы его задрожали:

— Это… он.

— Кто? — настойчиво спросил я. Но Гавриил больше не мог говорить. Из его горла неслись лишь хрипы.

— Вы меняли этому человеку лицо? — спросил я с нажимом.

Гавриил кивнул.

— Он стрелял в вас? Опять утвердительный кивок. Я оставил умирающего в покое. Спрятал фотографию и поднялся с колен.

— Будем ждать полицию? — спросил Гонза.

— Зачем? — удивился я. — Ты мечтаешь провести остаток дня в полицейском участке? Надо отступить, пока не замели.

Я направился к разбитой витрине. Однако мы опоздали. Над Комендантским каналом выли полицейские сирены. Катера высадили группу захвата и следователей. «Скорую помощь» представлял наряд медиков с носилками.

— Здесь должен быть черный ход! — напомнил мне Кубинец.

Мы бросились обратно, миновали хирургическую, комнату отдыха с Гавриилом Роже, попали в короткий коридор, закончившийся запертой на металлический засов дверью. За ней был глухой подъезд. Вместо того чтобы броситься на улицу, мы побежали на чердак. Миновав без приключений несколько лестничных клеток, вышли из другого крыла здания.

Полиция была внутри тату-студии, когда мы с деловым видом, оживленно разговаривая, приблизились к «Икару» и поднялись без проблем на борт (стоявший возле полицейских катеров дежурный с автоматом Калашникова на плече никак не отреагировал на наше появление). Я завел мотор и плавно отчалил.

Выбрал в бортовом компьютере проложенный для автопилота курс на канал Беринга, запустил его и оторвался от штурвала. Прошествовал к бару, достал чистый бокал, нацедил себе пива из бутылки и жадно пригубил.

— Его Трои убрал? — уточнил Кубинец. Я кивнул.

— Он всегда на полшага опережает нас! — с досадой покачал головой Гонза.

— Ничего. Мы ему ловушку устроим. Обязательно вляпается! — пообещал я.

— Он теперь настороже. Ловушку нюхом учует! — засомневался Кубинец.

— Нашу не учует, — сказал я, припадая к бокалу.

По возвращении домой первым делом я позвонил Григорию Леснику. В полицейском управлении его не оказалось. Закинул удочку к нему домой — безрезультатно. Тогда попробовал дотянуться до мобильника.

Сначала никто не отвечал, но терпение мое было вознаграждено, и я услышал инспектора. Он был чем-то недоволен, разговаривал на два фронта и явно куда-то торопился. Слышался уличный шум. Я пригласил его на семь часов вечера к себе в гости. Он коротко произнес: «Буду!» — и отключился.

Второй звонок я сделал в особняк Епифановых. Трубку подняла София. Разговаривать с ней было куда удобнее и приятней, чем с дворецким или с кем-то из слуг. Попросил ее привезти к семи вечера Хлою Епифанову на канал Беринга. София сомневалась в результате. Сказала, что попытаться-то она попытается, но положительный исход не обещает.

Тогда я подкинул Софии приманку, на которую Хлоя должна была среагировать: мое обещание открыть имя убийцы, повинного в разрушении ее семьи. Химера оживилась и согласилась, что при таком условии Хлоя приедет наверняка. Заручившись поддержкой своей подруги, я повесил трубку и отправился на кухню, где застал Гонзу Кубинца за дегустацией творога и молока. Гонза ухмыльнулся, завидев меня, и поднял приветственно бокал.

Я сообщил Табачнику, что вечером на наш особняк ожидается нападение голодных гостей. Он нахмурился и поинтересовался, чем их подкормить. Пожав плечами, я предложил что-нибудь легкое, ненавязчивое… Табачник пообещал подумать.

Остаток дня Ян усиленно колдовал на кухне, никого не допуская в свое царство. Кубинец пару раз пытался сунуться, но его с позором изгнали, пообещав лишить ужина. Гонза присмирел и более не рисковал.

Без двенадцати минут семь во входную дверь позвонили. Я отправился открывать. Взглянув в глазок, обнаружил Григория Лесника. Инспектор был облачен в штатское: кто в такую жару выдюжит фирменный китель?

— Что, Туровский, стряслось? — спросил он с порога.

— Собираюсь устроить военный совет с раскрытием некоторых тайн! — доложил я, проводя Лесника в гостевой кабинет, где мы и расположились в ожидании Хлои Епифановой. Как ни пытал меня Лесник, я не сообщил ему, зачем устроил званый ужин.

Хлоя и София опоздали на двадцать минут. В жизни своей не встречал еще ни одной пунктуальной женщины! Наверное, таких просто не производит природа…

Кубинец сходил на кухню и, возвратившись, возвестил, что Табачник приглашает всех откушать.

Гости долго отказывались, но все же последовали за мной и Кубинцем, когда мы оба дезертировали из гостевого кабинета.

Расселись. Я взглянул на свою тарелку и пришел к выводу, что Табачник превзошел себя. Он сотворил воздушный мясной пирог! Отрезав кусочек, положил его в рот и замер от удовольствия. Несколько минут мы усиленно орудовали ножами и вилками. Только Хлоя почти ничего не съела.

— Зачем вы нас собрали, господин Туровский? — первой нарушила она молчание.

Я отложил в сторону вилку, запил лакомство большим глотком пива и сказал:

— Чтобы сообщить имя убийцы ваших сыновей, госпожа Епифанова.

Хлоя замерла. Ее глаза расширились, набухая слезами.

— Начну несколько издалека. Госпожа Епифанова, вам знакома легенда о Вишневом самурае? Хлоя кивнула.

— Тогда я коротко изложу суть для инспектора. Вишневый самурай — так звали японца-туриста, который в царствование государя императора Петра Великого чудом забрел в Россию, Здесь он прибился к дому Епифановых и стал верным другом одного из предков Троя Епифанова. Затем погиб, спасая жизнь своего подопечного. Спасенный предок в память о преданности чужака заказал статуэтку из слоновой кости с брильянтами, которая получила название «Вишневый самурай». В смуте семнадцатого года эта статуэтка пропала — была украдена при загадочных обстоятельствах. Так семейство Епифановых лишилось своей реликвии… Нынешние события тоже связаны с Вишневым самураем…

— Трои увлекался семейной историей, — подала голос Хлоя. — Он много копался в документах, начертил фамильное древо и очень гордился своим происхождением. Вишневый самурай был для него идефикс. Он говорил, что семья обретет прежнее могущество, когда к Епифановым вернется статуэтка.