– Я уже десять лет ищу смерти, – спокойно, как о чем-то не раз говоренном сказал Скаллагримсон Варгу. – Десять лет назад я тоже потерял все, что было мне дорого: лодка с моей женой и детьми перевернулась посреди озера. На дворе стояла осень. Никто не выплыл. С тех пор я ищу смерти в честном бою. Я не выбрал пути берсерка, потому что в тот час, когда я постучусь в ворота Валхалы, я хочу быть в здравом уме и трезвой памяти. Я хочу испытать самую страшную боль, которую способна подарить мне судьба. И, может быть, она опустошит мое сердце, так что, умирая, я, наконец, перестану тосковать по моей единственной Норме…

Волькша поднял на Эгиля красные безжизненные глаза. Ах вот что скрывалось за самоотречением, с которым копейщик всегда готовился к бою. Вот что всегда незримо связывало их: Каменного Кулака и бывшего дружинника Синеуса Ларса. Они оба выполняли свое предназначение. Только раньше один дрался, чтобы жить, а другой шел в сечу, чтобы умереть. Теперь же их алкания совпали. От этой мысли слабое подобие улыбки озарило лицо Варглоба.

– Эгиль, – прохрипел венед, – ты не мог бы найти мне Молока Ёрд?

– Что?! – удивился норманн.

– Молока Ёрд. Слезы Нанны. Кровь Сиф. Ну тот самый гриб, который растет на Хогланде, – ответил Волькша.

– Врата Белого Пути? – догадался Эгиль.

– Ну да, – качнул головой Кнутнев.

– Кнутнев! – кашлянув, возвысил голос Скаллагримсон. – Даже не проси. Дорога до Белого Пути длинна. Если ты сразу поцелуешь его Врата, то отправишься прямиком в костлявую задницу Хель. Гриб убьет тебя, едва проскочив в утробу.

– А что мне делать, Эгиль? У меня нет сил смотреть на небо, которое не отражается в ее глазах, нет желания глотать пищу, зная, что она больше никогда мне ее не приготовит, нет мочи дышать воздухом, который более не наполняется ее дыханием…

– Тебе бы надо родиться скальдом… – грустно усмехнулся норманн.

– Но что мне делать, Эгиль?

– Я не знаю, Кнутнев, что делать тебе, Синеусу Трувору, но если ты решишь совершить то, что останется на веки в песнях Саги, знай, я буду рядом с тобой.

– Я не хочу оставаться в песнях Саги. Я хочу просто умереть.

– Умри. Но только так, чтобы быть достойным любви той, ради которой ты ищешь смерти. Вряд ли она возгордилась бы, узнав, что ее муж наложил на себя руки или вкусил смертоносного зелья. Помни, твоя Эрна и твои дети смотрят на тебя с небес.

Огромные, соленые, как вода Срединного моря, слезы покатились из глаз Стейна Кнутнева, полубога, когда он обвел глазами вечеряющее небо.

– Я никогда не забуду твоих слов, Эгиль Скаллагримсон, хольд из хольдов, – сказал он, утирая слезы рукавом.

Когда Гастинг и Бьёрн вернулись со схода, то застали Варга жующим походную кашу. Лицо его было еще серо от дневного утопления, но челюсти венеда двигались бодро, и это вселяло надежду на то, что рассудок Кнутнева просветлился. Олькша открыл уже рот, чтобы отпустить шуточку, но Хрольф дернул его за рукав и строго свел брови к переносью.

– Не тревожь его, Ольг, – цыкнул он. – Пусть приходит в себя.

Однако, даже проваливаясь в тяжелый сон, Волькша продолжал чувствовать на себе заботливый пригляд венеда и свея.

Ярким полднем невиданная прежде ватага из ста пятидесяти кораблей вошла в реку Тахо. Варяги высадились на берег за тысячу шагов до стен Лисбоа и принялись сколачивать осадные лестницы и колесные тараны.

Как и ожидали шёрёверны, никто из защитников не вышел из-за стен. Моросы почли за благо остаться в крепости и готовить гостям смертельные подарки.

Два дня прошло в подготовке к осаде. Два дня Кнутнев вместе со всеми валил деревья и разбирал на щепы крыши окрестных домов. Он даже стал улыбаться шуткам Хорсовича, буде тот шутил на венедском наречии. А уж Ольгерд ужом крутился, только бы рассмешить приятеля. Словом, когда варяги двинулись на город тремя клиньями, они видели перед собой прежнего Стейна Кнутнева.

Еще весной, когда моросы возле городских ворот один за другим сжигали тараны северян, кто-то из шёрёвернов обнаружил, что одна стена Лисбоа выглядит намного менее прочной, чем остальные. Точно у горожан не нашлось тесаных камней и извести, дабы залатать часть крепости после давнишнего пролома, и они заделали ее булыжниками и серой глиной. Весной об этой хилой стене поговорили и запамятовали. Теперь же было решено взяться за нее с тем же рвением, что и за городские ворота.

С медлительностью черепахи таран подполз к слабинке в стене Лисбоа, и с яростью Тора начал он дробить камни.

Пыль от рассыпающейся глины становилась все гуще.

С каждым ударом стена трещала и прогибалась все больше.

Берсерки и искатели славы собрались позади стенобоя, ожидая заветного мига, чтобы ринуться в пролом.

Моросы на стенах подняли вой, заклиная Яллу укрепить хилую стену. Но Вечный Бог был глух к их мольбам. Кладка продолжала сыпаться.

Берсерки загалдели, призывая Одина в свидетели их доблести.

– Варг, – перекрывая всеобщий шум, закричал Скаллагримсон в самое ухо Волькше, – сегодня ночью я видел во сне свою жену!

Варг вопросительно вскинул брови.

– Норма сказала, что любит меня и очень скучает! – ответил хольд на немой вопрос Кнутнева.

Не говоря ни слова, венед обнял норманна, и в это время кладка стены рухнула окончательно, вздыбив столб непроглядной пыли.

Не дожидаясь, пока таран отползет прочь, берсерки, размахивая билами, рванулись в пролом прямо по кровле стенобоя. Они прыгали в клубы пыли и исчезали за стеной.

Варг и Эгиль плечом к плечу взобрались на таран и побежали навстречу глиняной мути. У самой стены вышла заминка: прыгать вдвоем оказалось нескладно. Как что Скаллагримсон скрылся в проломе первым. А Волькше пришлось сделать пару шагов назад, чтобы снова разбежаться, ибо стенобой уже откатился на сажень от стены.

Варг прыгнул как волк на загнанного лося, как лют на неосторожную косулю, как кречет на тетеревиный выводок. Он оттолкнулся от кровли тарана и полетел.

Полет был долгим. Слишком долгим.

Вокруг Волькши клубилась пыльная полутьма.

И вот клацнули зубы. Ноги Кнутнева врезались во что-то мягкое, неровное и подкосились. Волькша упал спиной на камни, острые, как колья, на дне ловчей ямы.

Яма!

Глубокая, точно колодец, яма, утыканная острыми каменными кольями. Только благодаря тому, что Волкан упал на чье-то тело, он не разбился при падении. Годинович подался вперед, чтобы рассмотреть, чья смерть спасла его ненужную жизнь. Сквозь пыль на Волькшу смотрело залитое кровью лицо Эгиля. Ноги норманна были переломаны в нескольких местах. С головы слетел шишак, и на затылке зияла огромная дыра. Но на губах застыла сладостная улыбка. Он испытал желанную нестерпимую боль. Он нашел свою смерть и отправился на встречу к возлюбленной жене.