– Да как ты смеешь! Я детей растила, ночей не спала, пока ты в своих больницах пропадал. Они же слабенькие были.

– Света, они слабенькие сколько были? Они же от твоей любви материнской уже в двенадцать лет на Ленинградский вокзал сбежали – товарняком в Финляндию ехать. Новый год встречать и новую жизнь начинать. – Пётр улыбнулся, вспомнив замёрзших испуганных мальчишек, снятых милицией на следующей же станции. Как они радовались, как бросились навстречу, увидав папу и маму, от которых пару часов прежде решили сбежать. – Им уже по тридцать лет. Оставь их в покое. Они и внуков тебе скоро давать на выходные перестанут. Свет, в чём смысл твоей жизни?

– В тебе. И в детях, – поджав губы, тихо ответила жена. Уровень солёной воды превысил высоту плотины, и слёзы яростно хлынули из глаз. Этого он не мог перенести. Это оставалось тем немногим, если не единственным, за что он когда-то боготворил эту женщину. Она плакала совершенно по-детски. Никакой бабьей истерики, никаких надрывных всхлипов. Просто крупные капли – как грибной дождь. И сияющие глаза. Никакой укоризны. Искренняя обида ребёнка, не понимающего и не принимающего внезапно открывшиеся ему несправедливости мира. Это делало их такими похожими – Светлану Григорьевну, прожившую полвека, и Анечку возраста позднего teens. Этого никогда не было в расчётливой и холодной Елене Николаевне. Не было и быть не могло. Она родилась не через естественные родовые пути живой тёплой женщины, вызвав боль и радость, разрыв кровеносных сосудов и выделение гипофизом гормонов, наполняющих женскую грудь молоком. Лена родилась, как Афина Паллада. Через чью-то мужскую голову. Видимо, в наказание за это она всю жизнь и шла по головам. Преимущественно – мужским.

– Света, прости старого дурака. Ну прости меня. – Он обнял жену и погладил её по седой голове. – Я тебе подарок под ёлочку приготовил. Хотел завтра утром положить, ну да побуду ранним Дедом Морозом. – Он прошёл в свой кабинет и вынес оттуда объёмный фирменный пакет. – Ты давно хотела новую шубу, держи!

Жена недоверчиво, с затаённым восторгом – как умеют только дети, животные и старики – достала из чехла невесомое меховое чудо – великолепно выделанную песцовую шубку.

– Извини, если что. На свой вкус выбирал. – Он конечно же врал. Шубу он выбирал с Анечкой. И в тот магазин пошёл только из-за вырезанной из глянцевого журнала фото кожаной курточки в нелепых заклёпках и стразах. После того как русоволосая Анечка получила искомое, она расцеловала его, да так и скакала жизнерадостной козой, царственно приказав продавцу упаковать её старенькую школьную курточку в фирменный пакет. «Квартире она так не радовалась», – машинально отметил про себя Пётр Александрович.

– А папе-то нравится? – не заржавело за обслуживающим персоналом.

– Да, «папа» вне себя от восторга! – скрипнул Пётр Александрович, хлопнув вертлявого мелированного парня по плечу. – Ань, как думаешь, может, «маме» что подберём, а?

– «Маме» надо что-нибудь солидное, дорогой «папочка», – строго сказала Анька и подошла к выбору со всей серьёзностью. Надо сказать, девушка не испытывала к жене Петра Александровича никаких женских чувств – ни злости, ни зависти, ни ревности. Светлана Григорьевна была для неё такой же частью жизни этого мужчины, как неизменный коньяк в кабинете, как умение мастерски выходить из любых, самых сложных акушерских ситуаций, как Елена Николаевна, в конце концов. Он был для Анечки богом. Зевсом как минимум. У неё не то чтобы хватало ума не ревновать и не посягать, отнюдь, хотя и глупой для своих восемнадцати она не была. Просто всё это – его гениальные руки, начмед, жена, его взрослые сыновья и малолетние внуки – были оттуда, с Олимпа. Она принимала этот «интерьер» как есть, не посягая на «перепланировку». Всё это не просто поставлялось в комплекте – в её детском сознании всё, с ним связанное, и все, с ним связанные, – и были Им. Её старым и добрым богом. Отношения Анечки и Петра Александровича были настолько же целомудренны, насколько извращённы. Это был почти кармический инцест. Только она об этом не задумывалась. А он – не позволял себе задумываться. Отдавая отчёт в том, что, встреть он Анечку в её четырнадцать или шесть, он испытывал бы те же смешанные чувства. Пётр Александрович ощущал мощнейший резонанс отеческих чувств, вердиктом психоанализа которых стала планетарная классика: «Раз уже оно так получилось, то пусть идёт как идёт».

Шубу «маме» выбрали роскошную. Слёзы у Светланы Григорьевны моментально высохли, и она уже доставала наиболее подходящую к мехам обувь, чтобы насладиться своим отражением в зеркале.

– Светка, у тебя потрясающая фигура. Тебе безумно идёт! – совершенно искренне сказал Пётр Александрович.

– Петька, спасибо! Ты так давно не делал мне таких роскошных подарков! И тем более комплиментов, – зардевшись, тихо добавила она. – Мне сразу захотелось в парикмахерскую! Да сегодня вряд ли. Там же запись за месяц вперёд была. Новый год всё-таки. Да и ладно! Вот сейчас тебя провожу…

– Подожди. Вот здесь тебе ещё кое-что. – Он про себя подивился Анечкиной предусмотрительности. И протянул жене ещё один пакет. Поменьше и поувесистее. В нём была косметика, батарея кремов для увядшей кожи и даже два флакона краски для волос так любимого им оттенка, на языке фирм-производителей называемого «скандинавский блондин». – Приятного тебе дня и с Новым годом, любимая!

– И тебя, мой Дед Мороз, – несколько мгновений спустя, оценив содержимое пакета, ответила жена. – Только ты мне позвони, ладно?

– Непременно, Свет.

– Спокойного тебе дежурства. Ой… – и осеклась, вспомнив, что не принято, не принято! НЕ ПРИНЯТО!!! Не принято желать докторам спокойного дежурства. Особенно на праздники. – Прости.

– Ничего… Ничего. Ну, пока. – Он улыбнулся.

«За столько лет могла бы уже запомнить».

Пётр Александрович надел пальто, поцеловал жену и вышел на лестничную клетку. Пока он ждал лифт, Светка слала ему воздушные поцелуи и даже перекрестила. Давно он не видел её такой сияющей.

«Я старый козёл! Не стою этих женщин», – радостно и светло подумалось ему, пока он топал по непримятому снегу к машине. Лёгкие спастически втягивали в организм морозный декабрьский воздух.

– Только не назюзюкайся до полусмерти! Могут же люди выпить немного для настроения и остановиться. И только тебе надо нажраться до потери человеческого облика и трахаться со всеми подряд!

– Я на дежурство иду! – Светлана Анатольевна и бровью не повела, в тысячный раз приводя аргумент, который соответствовал действительности как минимум раз девятьсот пятьдесят. Что, согласитесь, для десяти лет тоскливого супружества не так уж и плохо.

– А тебе по хрен, где напиться и с кем в койку упасть!

«Вот достал!»

– Слушай, Игорь, не так что-то – уходи. Начнёшь с чистого листа, в Новый год и без скандалов, а?..

Увы, без скандалов не обходилось – ни первые, ни они же последние десять лет.