Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И?
– И она отказывается подписывать документы. Приоритетное право суррогатной матери на рождённое ею дитя. Муж, не в силах совладать с безумной любовью к ребёнку, уходит от жены к той, которая из любви к нему согласилась стать суррогатной матерью. Жена понимает этот поступок и принимает его решение.
– Ну? Дальше что?!
– Дальше я ещё не решила. Кого-то надо свести с ума. Читатели любят сумасшедших. Можно, к примеру, свести с ума жену. А он пусть с любящей его суррогатной матерью живёт долго и счастливо. Носит жене в комфортабельную клинику для умалишённых печенье, чай, сигареты и фотографии подрастающей девочки, так похожей на жену. Или, например, пусть с ума сойдёт суррогатная мать, так и не смирившаяся с внешним сходством подрастающей девочки и жены любимого. Или пусть даже – так ещё круче! – с ума сойдёт муж, потому что подрастающая девочка похожа вовсе не на мать и не на него, а на суррогатную мать.
– Ну ты, Катя, зверь. Жуткое мочилово. А где же «долго и счастливо»?
– Так вот к этому и веду. «Долго и счастливо» непременно должно быть! Для этого даже можно всех троих взрослых замочить в автокатастрофе. А родного сына суррогатной матери и рождённо-удочерённую ею девочку сдать в детский дом. В разные детские дома. Они вырастут. Влюбятся друг в друга. Нечаянно. Поступивши, например, в один университет. А потом – бац! – да мы же брат и сестра! Сцены отчаяния, слёзы, сопли. Но тот самый священник, постаревший на двадцать лет, но всё такой же благообразный и велеречивый, рассказывает им, что они не брат и сестра, хотя и высижены в одной матке.
– А откуда священник узнал?
– Он за ними следил! Всю их жизнь!
– Катька, это уже слишком! Это какой-то уже ненастоящий сюжет!
– Ну тогда мне просто осталось подождать, как всё будет развиваться в реальности. Хотя что может быть настоящего в реальности, где к существительному «мать» прибили прилагательное «суррогатная».
– Так всё-таки, кто из них сойдёт с ума? В книге в смысле.
– Да никто не сойдёт. А муж, жена и их ребёнок будут жить долго и счастливо.
– А почему не отец и мать, а муж и жена?
– Потому что, только никому не говори, – Катя наклонилась к подруге как можно ближе и заговорила почти шёпотом, хотя их никто не подслушивал, – не могу я считать ту жену матерью. Только донором яйцеклетки. И вот все они вместе – доноры сперматозоида и яйцеклетки, суррогатная мать и непонятно чей и зачем новорождённый, эдакий гомункулюс, не могут жить долго и счастливо. Это даже в бульварном романе будет выглядеть не по-настоящему.
– Кать, мне кажется, ты ошибаешься!
У Екатерины Владиславовны зазвонил мобильный.
– Да!.. Началось? Очень за вас рада! Удачи! – Нажав на отбой, она снова обратилась к подруге: – Кстати, говорю тебе первой. Я подала на развод. Любовь, которой нужен кто-то ещё, – суррогат. Не думаю, что Сашка будет против. Нет, он, конечно, поломается, побегает, поуговаривает…
– Катя! Но это же твой ребёнок!
– Мой? Ты так ничего и не поняла? Взятая из моего организма яйцеклетка – это всего лишь что-то вроде отрезанного во время педикюра ногтя. Даже нежеланные, незапланированные, но естественным образом сделанные дети – это акт божественного творения. И даже слишком страстно желанные, но полученные вот таким сложным, высокотехнологичным способом – это всего лишь суррогат. Я не испытываю никаких чувств к обломку своего ногтя.
– Но зачем же ты согласилась?!
– Если кого-то способны сделать счастливым обломок ли моего ногтя, моя ли яйцеклетка, то…
– Но ты разрушаешь такую прекрасную семью!
– Не я. Семья разрушается в тот момент, когда хоть кому-то становится мало данности.
Пару минут они просто молча курили. По-видимому, обдумывая каждая – что-то своё.
– Слушай, а тот православный священник, Кать, с которым ты меня познакомила, такой симпатичный!
– Ага. И умный. Я бы даже, пожалуй, завела с ним роман.
– Почему «бы»?
– Ну, потому что он правильный. Просто так им – нельзя. Они должны жениться. Но на бесплодной – нельзя. Тоже те ещё лгуны и лицемеры! Бог есть Любовь, господи ж ты боже ж мой!
Снова ожил телефон. Екатерина Владиславовна изящным движением метнула его в озеро.
Столько событий за целый год –
Убито много людей
Разными скучными способами.
На каждый утонувший пароход –
Сто человек с насморками,
И пятьдесят – с поносами.
Из них сто двадцать восемь
Неизлечимы.
Из них восемнадцать – мужчины.
Папа Хэм любил корриду.
Оставшиеся в живых
Борются со СПИДом.
Вот такие дела –
Наступил Новый год.
На пристани ждёт
Свежепокрашенный пароход!
Пётр Александрович смотрел на жену. Во сне она была особенно некрасива. Куцые седые волосы размазались по белой наволочке. «Как свалявшаяся собачья шерсть», – подумал он и тут же больно получил в солнечное сплетение от совести. – Чёрт! – Все ещё красивый форматный мужчина без малого шестидесяти лет ойкнул и присел на краешек кровати. – Петенька, опять болит? – произнесла женщина сквозь сон. – Проклятая язва! Почему ты себя не бережёшь? Разве в новогоднюю ночь некому дежурить? – Она привстала и нежно погладила его по щеке.
– Света, ты прекрасно знаешь, что праздничные дни, а особенно – ночи, в роддоме наиболее ответственны.
– И больше в Новый год дежурить некому? – в который раз спросила жена, заранее зная ответ.
– Некому, Свет.
– А Ленка твоя?! – Она встала, набросила халат и начала причёсываться перед зеркалом.
«Господи, если бы не эти клочкастые спутанные пейсы»…
– Эй, о чём задумался?! А Ленка твоя?!
– Ленка «моя», как ты её изволишь величать, – начмед. А им по штату не положено ночных дежурств.
– А заведующему родильно-операционным блоком положено?
– Положено. И ещё сверху придавлено.
– Вот-вот… А что тогда твоя Ленка там по ночам делает, если ей не положено?
– Елена Николаевна по ночам роды принимает, оперирует своих девочек или если особо сложные случаи.
– И свои девочки и особенно особо сложные случаи, – насупилась жена, – возникают именно на твоих дежурствах?
– Не только. Поверь, она бывает в роддоме по ночам гораздо чаще, чем я. – Он улыбнулся через силу. «Ничего, ещё полчаса, и ты уйдёшь на работу. Всего тридцать минут между туалетом-ванной-кухней, и всё», – проматывал он спасительную мантру.