Встрепенувшись, Нии увидел, что старик перестал шлифовать меч, чего прежде не случалось ни разу. Это его встревожило.

И тут он услышал: кто-то колотит в дверь.

— Что это такое? — недовольно спросил Нии.

— Это какой-то гайдзин. Глупый гайдзин.

— Твою мать. Ладно, я от него отделаюсь, — сказал Нии. — А ты — за работу.

Однако старик почему-то не вернулся к работе. Он пристально посмотрел на Нии, словно увидел его впервые в жизни или словно ему было что-то известно. И улыбнулся.

Старик заговорил впервые за несколько недель.

— Это будет здорово, — сказал он.

Боб что есть силы заколотил в дверь. Изнутри донесся какой-то шум. Подергав заручку, Боб ощутил, как болтается в косяке язычок замка. Он снова заколотил в дверь.

— Эй! — закричал Боб. — Эй, черт побери, открывайте! Мне нужно отполировать один меч!

Внутри снова послышались какие-то звуки, и сквозь щелку в жалюзи за стеклом Боб уловил тень движения. То, что он разглядел еще, произвело на него впечатление: полки, на них что-то похожее на коробки из-под обуви, а в коробках камни, плоские и зазубренные, все разной формы, фактуры и цвета.

— Эй, — снова закричал Боб, — черт побери, у меня есть меч! Хотите хорошо заработать? Я плачу большие деньги. Вам что, не нужна работа? Ну же, черт бы вас побрал, открывайте, мать вашу!

Все это продолжалось минуты три: шумный пьяный гайдзин, который не успокоится, пока не добьется своего.

— Я слышу, что вы там! Я слышу, что вы там, открывайте же, черт возьми!

Наконец Боб разглядел в темноте движение, которое вскоре оформилось в двух молодых верзил в костюмах. У них были непроницаемые лица, один был в очках. В каждом фунтов по двести сорок при полном отсутствии шеи. Короткие толстые руки, чуть согнутые, потому что накачанные мышцы не давали им полностью распрямиться.

Они подошли к двери, послышался щелчок отпираемого замка. Дверь приоткрылась, но только на дюйм. Оба верзилы заслонили собой вход, массивные, сильные, уверенные в себе.

— Эй, послушайте, я…

— Ты есть уходить. Мастерской закрыта. Здесь никого нет. Он уезжать. А сейчас уходить, пожалуйста.

— Ну же, ребята, — с воинственным упрямством пьяного настаивал Боб, — я купил эту штуку за тысячу зеленых. Мне нужно ее надраить. Это ведь то самое место, разве нет? Тот тип сказал мне, что здесь их начищают очень хорошо. Ну же, впустите меня, дайте поговорить с этим парнем.

Он протянул вакидзаси в белых ножнах и с белой рукоятью.

— Сейчас уходить, пожалуйста. Здесь никого нет. Мастер уезжать. Надо искать другой место. Здесь вам ничего не сделать.

— Ребята, да я просто хочу…

— Здесь вам ничего не сделать.

Дверь захлопнулась, щелкнул замок.

Верзилы ушли и скрылись в дальнем помещении.

Выждав немного, Боб сунул руку в карман и достал стальную отмычку. Щелчок замка сообщил ему, что это самый обыкновенный замок, с которым можно справиться в два счета. Засунув отмычку в замок, Боб нащупал деликатную паутину сувальд и рычажков и покрутил из стороны в сторону, чувствуя, как сувальды поочередно переходят в нужное положение. Убрав отмычку, он взял вместо нее пластиковую кредитную карточку, вставил ее в щель между дверью и косяком и начал медленно постукивать ею снизу вверх, мягко и настойчиво, снимая щеколду с подпружиненного рычага. Через две секунды щеколда резко дернулась, уступая настойчивым домогательствам, — и дверь распахнулась.

Боб шагнул в темноту.

— Эй, — окликнул он, — есть кто-нибудь дома? Черт возьми, дверь открыта, наверное, вы забыли ее запереть.

За занавеской послышался шорох ног, слова, произнесенные шепотом.

Пошатываясь, Боб двинулся вперед, шагнул за занавеску и оказался в просторном помещении. Его взору открылась странная картина. На возвышении восседал старичок, с волосами как у хиппи и в очках как у космонавта, держа лезвие, которое Боб мгновенно узнал по форме и длине. Однако сейчас оно сияло, словно ювелирное украшение.

Позади старика стояли шестеро молодых крепышей, все в черных костюмах, трое еще и в темных очках. Все шестеро сжимали вакидзаси в ножнах. Боб едва не рассмеялся: певческий хор собора Нотр-Дам изображает рок-группу.

Внезапно японцы разом заговорили, возбужденно, торопливо, пока наконец один из них не крикнул громко, обозначая свое старшинство. Подавшись вперед, он принюхался.

— Ты напиться. Ты уходить домой. Уходить сейчас, уходить быстро.

— Да я просто хочу надраить этот меч так же, как вон тот. Проклятье, красивая штуковина. Сэр, вы сможете начистить мой меч вот так же?

Театральным жестом подняв убранный в ножны вакидзаси, он помахал им.

Предводитель резко бросил несколько слов, и двое подручных шагнули к Бобу, разводя плечи, напрягая мышцы, сжимая кулаки.

— Ого, ого, — забормотал Боб, — только без грубостей, ребята, пожалуйста, пожалуйста!

Громилы остановились.

Боб перевел взгляд на старика, тот посмотрел на него. Боб подмигнул. Старик тоже подмигнул.

Застывшее мгновение тянулось. Обе стороны оценивали ситуацию. Взгляды мелькали туда и сюда, руки сжимали рукояти мечей, дыхание становилось чаще. Боб неожиданно затих, настороженный, пожирающий противника взглядом. Казалось, так продолжалось бесконечно долго. Наверное, за это время можно было бы сочинить изысканное лирическое хайку.

Боб посмотрел на жирного предводителя.

— Этот меч, который шлифует старик. Тот самый, ради которого вы расправились с семейством Яно. Я хочу забрать его обратно. А вас я хочу отправить в преисподнюю.

И разом все оборвалось, как будто на земле никогда не существовало понятия мира и спокойствия. Настало время мечей.

Двое ближайших к Бобу бойцов якудзы схватились было за свои вакидзаси, намереваясь изрубить дерзкого американца, но оказались недостаточно расторопными. Йяй-дзуцу. Искусство выхватить меч и нанести удар. Это называется «нукицуке». Со свойственной ему молниеносной быстротой Боб выхватил лезвие, с глухим стуком покинувшее ножны, и одной рукой нанес горизонтальный удар, который Ягуи Муненори назвал «боковым ветром». Одновременно Боб шагнул вперед, вкладывая в удар весь вес своего тела. Его переполнял адреналин, и меч рассек обоих противников. Хидари йокогири, его старый друг, горизонтальный удар слева направо. Бобу показалось, он промахнулся, потому что лезвие практически не встретило сопротивления, и на мгновение у него возникло ощущение катастрофы. Однако катастрофа случилась с его противниками. Лезвие прошло по прямой, погружаясь глубоко в тела, рассекая пиджаки, рубашки, нательное белье, кожу, мышцы, жир, кишки, печень, селезенку и все остальное, что встретилось у него на пути, двигаясь по безумной дуге, оставляя за собой ничто. Или — все. Из страшных ран обильно хлынула кровь. Она не брызнула фонтаном, словно под напором из форсунок, как это изображают в кино; а просто тяжело выплеснулась из раскрывшейся плоти вместе с двумя непереваренными завтраками. И продолжала течь — многие галлоны крови, падающие на пол с шумом алого прибоя. Один разрубленный якудза рухнул вниз, словно мешок картошки, сброшенный с грузовика; другой постоял на месте, оглушенный, пытаясь зажать руками вываливающиеся внутренности, затем сел на пол умирать.