теперь всеми знаниями, в течение тысячелетий собранными людьми во всех четырех сторонах света. Думая об этом, я чувствовал, как силы мои растут, и раздувался от гордости, полагая, что для меня уже нет ничего невозможного. Так молод я был, несмотря на все свои знания и весь свой опыт.

Но прежде чем повести рассказ о празднике весны в Вавилоне и о дне ложного царя, следует сообщить о важном деле, касающемся моего рождения. Рассматривая овечью печень и разлитое в воде масло, жрецы сказали мне:

– Твое рождение связано со страшной тайной, которую мы не умеем объяснить, и из этого следует, что ты на самом деле не египтянин, как полагаешь, а чужеземец во всем мире.

Тогда я рассказал, что родился не так, как все другие люди, а однажды ночью приплыл по реке в тростниковой лодочке и мать моя нашла меня в камышах. Тут жрецы переглянулись, низко склонились передо мной и сказали:

– Мы догадывались об этом.

И они поведали мне, что их великий царь Саргон, который покорил все четыре стороны света, власть которого распространилась от северного моря до южного и который владел также морскими островами, прибыл младенцем по их реке в просмоленной тростниковой лодочке, и никто ничего не знал о его рождении, пока его великие деяния не показали, что он – сын богов.

Когда я такое услышал, сердце мое сжалось, я попытался рассмеяться и сказал:

– Надеюсь, вы не думаете, что я, врачеватель, рожден богами?

Но они не рассмеялись, а ответили мне:

– Этого мы не знаем, но лучше быть осторожными, и поэтому мы склоняемся перед тобой.

Тут они снова низко поклонились, но мне это надоело, и я сказал:

– Оставим эти шутки и вернемся к делу.

Мы окружили глиняную посуду, и они снова стали мне объяснять тайны овечьей печени, но при этом украдкой поглядывали на меня с уважением и перешептывались друг с другом.

С того времени мысль о моем рождении стала меня терзать, и сердце мое делалось тяжелым как свинец, когда я думал о том, что я чужой для всех четырех сторон света. Мне очень хотелось спросить о моем рождении звездочетов, но, так как я не знал точного дня и часа своего рождения, я не мог этого сделать, и они ничего не смогли бы мне сказать. Однако по просьбе жрецов, которые тоже любопытствовали о моем происхождении, звездочеты вытащили свои глиняные таблички, относящиеся к тому году и дню, когда река принесла меня, и сказали, что, если бы я родился в такое-то и такое-то время суток, я был бы царской крови и появился на свет, чтобы стать повелителем многих народов. Такие сведения нисколько не облегчили мое сердце, ибо, как только я начинал думать о своем прошлом, я вспоминал о преступлении, совершенном мною в Фивах, и позоре, на меня павшем. Но, думал я, может быть, звезды прокляли меня уже в день моего рождения и намеренно отправили по реке в тростниковой лодке, дабы я раньше времени сжил со свету Сенмута и Кипу и украл у них не только радость старческих дней, но даже могилу. При этой мысли все мое тело содрогнулось, ибо если звезды меня прокляли, значит мне не уклониться от своей судьбы, я и впредь должен буду совершать преступления и приносить страдания людям, которые меня любят. Поэтому будущее страшило меня, и я понял, что должен отвратить свое сердце от всех людей и жить один, – только так я не причиню несчастья другим.

5

Итак, мне следует еще рассказать о дне ложного царя, ибо, как только на полях появились всходы и ночи, прежде страшно холодные, потеплели, жрецы вышли за стены города, выкопали захороненного там бога и возвестили, что он воскрес, после чего Вавилон заполнился прыгающим и неистовствующим от радости народом, по улицам потекли празднично одетые толпы, бродяги принялись грабить лавки и галдеть еще громче, чем отправляющиеся домой после великого смотра воины. Женщины и многие девушки разошлись по храмам Иштар собирать серебро на приданое, и кто угодно мог веселиться с ними – это не считалось постыдным, просто каждый веселился, сколько хватало сил и желания. Последний день праздника был днем ложного царя. Я уже привык к разным вавилонским обычаям, но был изумлен, когда ночью, еще до рассвета, пьяные телохранители царя вломились в «Беседку Иштар», насильно распахивая двери, избивая встречных древками своих копий и крича во все горло:

– Где прячется наш царь? Сейчас же отдайте нам нашего царя, ибо скоро взойдет солнце и царь должен вершить правосудие над своим народом.

Шум был невообразимый, слуги, зажигая лампы, в страхе бегали по коридорам, Каптах решил, что в городе вспыхнул бунт, и спрятался под мою кровать, а я, голый, вскочил с постели, накинул на себя шерстяной плащ, вышел к воинам и спросил:

– Чего вы хотите? Не смейте меня оскорблять, ибо я Синухе-египтянин, Сын дикого мула, вы, наверное, слышали мое имя?

И они закричали:

– Если ты – Синухе, то тебя-то мы и ищем!

Они сорвали с меня плащ и, увидев мою наготу, стали с изумлением указывать на меня друг другу, так как никогда не видели мужчину, которому сделано обрезание. Они говорили:

– Можно ли такого человека оставлять на свободе, ведь он опасен нашим женщинам, которые любят все новое и удивительное.

И еще они сказали:

– Воистину ничего более диковинного мы не видели с тех пор, как встретили прибывшего с островов теплого моря курчавого черного человека, который проткнул свой член костяной спицей с погремушкой, чтобы нравиться женщинам.

Но, вдоволь насмеявшись надо мной, они сказали:

– Не трать наше время своими фокусами, давай сюда своего слугу, наш царь повелел срочно доставить его во дворец, ибо сегодня день ложного царя.

Услышав это, Каптах перепугался до того, что весь задрожал, кровать от его дрожи начала сотрясаться – и они нашли его, а вытащив, стали издавать восторженные крики, низко ему кланяться и говорить друг другу:

– Это очень счастливый день, ведь мы нашли наконец нашего царя, который спрятался от нас, но теперь глаза наши радуются при виде его, и мы надеемся, что он щедро нас одарит за нашу преданность.

Каптах глядел на них и в полном недоумении тряс головой. Глаза его округлились, словно кольца конской уздечки. Видя, как он растерян и напуган, они принялись смеяться еще громче и сказали:

– Он воистину повелитель четырех сторон света, мы узнаём его в лицо.

Стоящие перед ним низко ему поклонились, а