несколько уменьшилось), не испытывала никакого интереса к расширению местного ремесла и повышению качества его изделий. В конечном счете здесь, как и в сельском хозяйстве, золотые запасы Западной Африки содействовали не процветанию, а застою. И те цифры, которые приводит Лев Африканский, говорят только о количественном росте ремесла. Этот рост был вызван некоторым общим оживлением хозяйственной жизни в первые годы правления династии аскиев и частичным Увеличением спроса на ремесленные изделия. Но этого было явно недостаточно, чтобы ускорить технический прогресс местного, западно-суданского ремесла. А пускаться вдогонку за европейским производством, которому великие географические открытия и первоначальное накопление капитала дали небывалый стимул к ускорению темпов развития, и вовсе было безнадежно. При отсутствии же потребности в таком ускорении ремесло Западного Судана было обречено на застой.

В какой-то мере относилось это и к культурной жизни Сонгай. Конечно, ислам и связанные с ним арабский язык и арабская литература способствовали приобщению Западного Судана к средиземноморской культуре. И действительно, мусульманская культура, как ее обычно, хоть и не вполне правильно, называют, достигла в сонгайской державе, в таких городах, как Гао, Дженне и особенно Томбукту, блестящего расцвета. И в этот расцвет достойный вклад внесли местные уроженцы. Очень недвусмысленно рассказывал об этом ас-Сади. Некий факих Сиди Абдаррахман ат-Темими, которого манса Муса I привез с собой из хаджа с намерением поднять при его помощи уровень преподавания в мечети Санкоре, поселился было в Томбукту. Но тут он сразу обнаружил пренеприятное обстоятельство: в городе и при мечети оказалось множество «суданских факихов» — другими словами, местных африканцев, которые намного его, Сиди Абдаррахмана, превосходили знаниями. Приезжему пришлось отправиться в Фес и там доучиваться. И лишь после этого он смог, возвратясь в Томбукту, не ударить лицом в грязь перед здешними коллегами.

Конечно, уже одно то, что в Западной Африке могли быть написаны такие книги, как обе хроники — «История искателя» и «История Судана» — и многочисленные труды видного ученого Ахмеда Баба, которому одно время приписывали и создание «Истории Судана», может доказать, что уровень развития науки и литературы в Судане той эпохи был не ниже, чем в Марокко того же времени. Беда только в том, что для арабской культуры XV и XVI века были уже периодом упадка. Литература ограничивалась в большинстве случаев перепевом классических образцов, юристы и богословы старательно комментировали труды своих именитых предшественников — а живого движения мысли почти не наблюдалось. А в Марокко к тому же установилась еще и обстановка фанатической нетерпимости ко всему, что хоть как-то выходило за рамки канонов многовековой давности. Западносуданская же мусульманская ученость была в первую очередь отражением того, что в этой области происходило в Марракеше или в Фесе. Так что на этом фоне достижения культуры Западного Судана, бесспорно довольно значительные сами по себе, все же выглядят более скромно, чем это себе иногда представляли иные писатели, говоря о «блестящем расцвете» культуры в Дженне или Томбукту. Но вместе с тем не следует и забывать, что культурная жизнь все же была в более выгодном положении, чем хозяйственная: те условия, которые тормозили прогресс западноафриканской экономики, на культуру непосредственно не воздействовали. Поэтому и возможно было появление многих интересных сочинений, созданных в Западном Судане местными авторами-африканцами.

Саманный кирпич — древний строительный материал

Устроителю великой сонгайской державы аскии ал-Хадж Мухаммеду I пришлось на себе испытать некоторые недостатки созданной им системы. К концу жизни он ослеп и превратился в больного, немощного старца. Вокруг него почти не осталось старых боевых соратников. Самой тяжкой потерей была смерть канфари Амара Комдиаго, младшего брата аскии. Больше четверти века Амар оставался первым помощником повелителя. Он управлял государством, когда тот находился в хадже; он заселил огромные территории в западной части средней дельты Нигера и организовал их хозяйственное освоение; он успешно отражал нападения фульбе и, нанеся им жестокое поражение на их собственной земле, в Фута-Джаллоне, надолго обезопасил западную границу Сонгай. Но когда на склоне лет аскии Мухаммеду стало известно, что его сыновья, возглавляемые Мусой, который носил высшее военное звание — «аския» уже при жизни отца, составили заговор, чтобы отстранить отца от власти, опереться ему оказалось не на кого. Правда, ал-Хадж вызвал из Тендирмы преемника Амара Комдиаго на посту канфари — другого своего брата, Яхью. Но заговорщики сумели подстеречь Яхью на прогулке, когда он оказался без охраны, и убили его. А через несколько дней после этого, 15 августа 1529 г., во время праздничной молитвы, Муса заставил отца отречься от престола и объявить его, Мусу, своим преемником.

Махмуд Кати, оставшийся верным ал-Хадж Мухаммеду I даже после его свержения, очень невысоко оценивал личность аскии Мусы. «Царской властью у сонгаев, — писал он, — и саном их аскии не распоряжался никто более ничтожный и низкий, чем он!». Эти же слова можно было бы приложить к очень многим из участников династических смут, ставших в истории Сонгай после смещения ал-Хадж Мухаммеда I почти обыденным делом. Пример Мусы оказался заразителен: сразу же после захвата власти ему пришлось отбиваться от собственных восставших братьев. Вначале он одержал над ними верх. Но уже в апреле 1531 г. Муса был убит, и власть перешла к племяннику аскии Мухаммеда — Мухаммеду Бенкан-Керей, которого молва наделила прозвищем «Мар-Бенкан».

В переводе это прозвище означало «порвавший узы родства», рассказывал Мухаммед Кати. И в объяснение приводил такую легенду. Когда Мухаммед Бенкан-Керей родился — это случилось еще в царствование сонни Али, — он своим громким криком потревожил царя. Тот призвал аскию Мухаммеда и его брата, будущего канфари Амара, и повелел им убить ребенка, родившегося той ночью в их покоях и притом родившегося со всеми зубами во рту. Братья стали упрашивать царя оставить новорожденного в живых. Али в конце концов согласился, но сказал при этом, обращаясь к аскии Мухаммеду: «Этот ребенок жалкий и беспутный. Однако я его оставляю в живых, но ущерб потерпишь ты, только ты! И ты еще увидишь, что он принесет тебе и твоим детям!». Хронист полагал, что предсказание сонни Али полностью оправдалось: ведь Мухаммед Бенкан-Керей действительно сослал бывшего аскию ал-Хадж Мухаммеда I на пустынный остров неподалеку от Гао, хотя Муса, выдворив отца из царской резиденции и оставив себе всех его жен и наложниц (Махмуда Кати это особенно возмутило), все же разрешил ему оставаться в Гао. На этом острове ал-Хаджу и пришлось провести все шесть с лишним лет царствования Мухаммеда Мар-Бенкана. И лишь когда Исмаил, сын аскии ал-Хадж Мухаммеда I, в 1537 г. восстал против двоюродного