текло, наливалось, сверкало рябью и утренними росами, пылило горячими дорогами. Василий в лете не участвовал. В прежние годы дни двигались по-разному, в зависимости от его вдохновения, ожиданий, скуки. Сейчас все приводные ремни времени оборвались. Сольцев ничего не ждал, не хотел, его безразличие камнем лежало в стороне от происходящего.

А потом пошли дожди, похолодало, окна дачи туманились, приходилось по вечерам растапливать печку. Тут и начал он слышать – то ли за лесом, то ли в голове – эту песню. Точнее, обрывок песни из давнего прошлого. Просочилось несколько еле слышных нот, и Василий невольно начинал додумывать, дослушивать, а вместе с тем вспоминать ту жизнь, с которой песня была связана. Понемногу звуки размыли его мертвое равнодушие, и Сольцев загрустил. Стал выходить за ворота, бродил в мокрых полях, пьянея от чистоты последождевого воздуха.

Мать забрала документы из университета. Теперь то и дело она заводила беседы о том, что жизнь не остановилась и нужно идти дальше. Сольцев слушал и не понимал, как если бы Анастасия Васильевна разговаривала на суахили. Но однажды вечером до него дошло, что мать говорит о дальнейшей учебе.

– Лучше работать пойду, – сказал он. – Для учебы я недостаточно хорош. И деньги нам не помешают.

– Вася, я все понимаю, – возражала Анастасия Васильевна. – Ты сейчас так чувствуешь. Но без высшего что тебя в наше время ждет? Не все институты такие, на новом месте тебя оценят. Да и осталось-то тебе учиться год.

Сольцев хотел было спорить, но увидел сквозь щель печной дверцы, как вздыхает, дрожит, опадает огонь, и ничего не ответил. Цвет и пляска огоньков показались важнее разговоров, в том числе посвященных его судьбе.

В конце августа многострадальные документы Василия Сольцева были сданы в Социально-правовую академию.

•

Виделись еще дважды, но мельком и как бы случайно. То есть ни он, ни она не планировали этих встреч: ни форума в Торгово-промышленной палате, ни заседания попечительского совета. Но всякий раз оказывались поблизости. Не будь они должностными лицами, солидными людьми, писали бы друг другу записочки. После совета Ближев подошел поздороваться. Опять галстук-бабочка, какой-то френч. Словно он не банкир, а дирижер или директор театра. Елена Викторовна мельком, на долю мгновения, подумала, что могла бы выбрать для Ближева галстук достойнее. Словно расслышав ее мысли, Ближев вполголоса сказал, что в субботу празднует день рождения и мечтает видеть Елену в числе гостей. Сказал – как будто прикоснулся. Вокруг переговаривались Караев, Душицын из РЖД, другие попечители, разумеется, Ближев не позволил бы себе лишнего. Но она знала – дыханием, кожей, животом, – что он жаждет этого прикосновения.

На сей раз Елена Викторовна не станет дарить галстук: кругом незнакомые люди, могут счесть такой жест признанием близости. Она долго ходила между стеллажами в книжном, наконец выбрала дорогущий альбом по итальянскому Возрождению. Правда, на английском, но тут ведь главное – картинки. К тому же Виктор наверняка свободно говорит по-английски. Она постановила себе не сомневаться в подарке: искусство Ближев любит, с Возрождением не прогадать. Нормальный подарок. Сложнее было определиться с дресс-кодом. Деловой костюм для дня рождения не подходит, а нарядов для клубных вечеринок у нее и нет. Пришлось специально ехать в ЦУМ, раздеваясь и одеваясь со сдержанным раздражением, пройти через пять примерочных и в конце концов купить платье от Ralph Lauren, которое допускало согласие с собой. Темно-серое, не слишком короткое, не чересчур длинное, респектабельное без чопорности. Итальянские ботинки и бусы из оникса будут сочетаться с ним идеально.

На подарок и платье ушли все деньги, которые месяц назад передал Войтяхов из совета по науке. Грантов университет осваивает немало, и по традиции часть средств распределяет руководство. Собственно, все так живут. Гранты выдаются с расчетом на работу специалистов, получающих полную зарплату. А если часть работы выполняют аспиранты и студенты-старшекурсники, остаются свободные деньги. Не огромные, зато регулярные. И дело делается, и средства оптимизируются. Почему-то Елена Викторовна не любит откладывать эти деньги. Переводит матери, тратит поскорее или, как сейчас, покупает подарки.

Клуб «Меццо-тинто» прятался во дворах Милютинского переулка. У дверей дежурили швейцар в боярской епанче, а также два парковщика. Швейцар с поклоном препроводил Елену Викторовну к метрдотелю, и две хостес в коротюсеньких золотых юбочках повели ее мимо бара, где на бутылках, стаканах и бокалах подрагивали разноцветные отсветы. В тон стеклу поблескивал джаз из колонок.

Не произнося ни слова, девицы вели Елену Викторовну через залы, в которых декоратор чередовал люберецкий версаль с белорусским ампиром, не скупясь на кожаные диваны, рояли и пилоны для танцев. Однако по мере продвижения вглубь особняка интерьеры взрослели, приосанивались, стряхивали позолоту и купеческие завитушки. Минуя полутемную библиотеку, Елена Викторовна услышала из-за приоткрытой двери веселые голоса и вступила с провожатыми в небольшой светлый зал, в центре которого был накрыт стол. За столом расположилась компания, где преобладали мужчины средних лет, перемежаемые кое-где совсем молодыми женщинами. Пожалуй, даже девушками. Казалось, мужчины и женщины оделись для разных мероприятий: одни для раута, другие для танцев. При этом говорили только мужчины, а их спутницы освещали собрание загадочными улыбками.

При появлении Елены Викторовны Ближев поднялся, раскланялся и вышел из-за стола, чтобы усадить гостью на свободное место, оказавшееся неподалеку от него, но не рядом. Елена Викторовна оценила деликатность такого решения, при котором общество не могло с первой секунды рассматривать и даже разглядывать ее как пару хозяина. Сунула было сумку с альбомом Виктору, но тот жестом и движением бровей попросил не спешить. Видимо, для вручения подарков выделено особое время. Ближев представил гостью как проректора университета и главного юриста на празднике, просил с этой минуты всех строго придерживаться предписаний закона. Улыбнувшись с упреком и поклонившись, Елена Викторовна заняла свое место в надежде отныне избегать общего внимания.

Стол цвел снедью, слетались с нежным звоном бокалы, звучали тосты, большей частью лаконичные. Соседи наперебой предлагали Елене Викторовне попробовать то одну, то другую закуску, однако пока она чувствовала напряжение и неуют. Понемногу выяснилось, кто гости новорожденного: коллеги-финансисты, главный режиссер Цеха комедии и драмы, директор Фонда Брина (Елена Викторовна вспомнила, что недавно в фонд приходили с проверкой из Генпрокуратуры), главный редактор газеты «Средний класс», спортивный комментатор, какие-то галеристы, писатели, рестораторы. Елене Викторовне казалось, что вокруг идет состязание в интеллекте, осведомленности, остроумии. Никто не втянет ее в этот чемпионат красноречия, но отчего-то к запахам и вкусам обеда прибавлялся привкус опасности. Она улыбалась, когда другие хохотали, сдержанно кивала в ответ на реплики Ближева: его слова, как ей казалось, произносились в расчете на нее.

В какой-то момент, без всякого согласования и подготовки, беседа понемногу превратилась в странную игру, в подобие суда над родом