— Я видящая. По-вашему — ведьма. И я знаю, где держат твоего сына.

Надо отдать должное герцогу: он умел заставить людей действовать без разговоров. Быстрого, но очень дотошного допроса ему хватило для того, чтобы поверить, и Лия возблагодарила богов за короткое: «Поедешь с нами. Седло дамское дать?»

Конечно, она поедет с ними — а как иначе найти дорогу в место, где ни она, ни один из людей герцога не бывали никогда? А седло нужно будет мужское: в дамском невозможно скакать по-настоящему быстро. Будь проклят этикет, не позволяющий девушке появиться при дворе в штанах. В мужском седле ноги будут торчать из юбок чуть ли не до колен. Что ж, кого смутит, пусть отвернется. Время уходит, и вместе с ним с каждым вздохом уходит жизнь.

Герцог одобрительно хмыкнул, обнаружив у ворот дворца Бертовина и Хлодия с десятком воинов. Спросил:

— Твоя работа?

Лия кивнула: мальчишка-посыльный сделал свое дело, надо наградить, когда вернется. Она написала все как есть — и про то, как узнала, и что собирается делать. Бертовин поздоровался с герцогом, потом в пояс поклонился ей.

— Благодарю, госпожа.

В голосе не было ни страха, ни ненависти, а еще где-то в глубине взгляда Лие померещилось сочувствие: похоже, сложив одно с другим, воин понял, почему господин вернулся в замок. Хлодий смотрел настороженным волчонком, готовым, если что, ринуться защищать отца от страшной ведьмы.

— Благодарить будешь, когда обоих живыми заберем.

— Тогда отдельно в ноги поклонюсь. А сейчас — за то, что позвала. И что не боишься.

— Хорошо, хватит славословий, — вмешался герцог. Добавил: — Понимаешь, что с тобой будет, если заведешь в ловушку?

— Понимаю, — кивнула девушка. — Но бояться мне нечего.

— Тогда поехали.

Всю казавшуюся бесконечной дорогу Лия чувствовала взгляды в спину. Воины молчали, но это пока. Едва они вернутся в город — если вернутся, — болтливые языки будет не остановить. Только сейчас она по-настоящему поняла, что натворила.

Как бы то ни было, она не изменила бы ничего из содеянного, так о чем тогда сожалеть? Да и не время для сожалений: еще ничего не закончилось.

Наезженная дорога сменилась проселками, а потом и вовсе лесными тропами. Под конец пришлось спешиться, ведя коней в поводу, но отряд все же вышел туда, где на поляне у лесного озерца стояло с полдюжины домов.

Саму битву Лия не видела: простояла рядом с герцогом, державшим меч наготове, но в схватку так и не вступившим. Как зажмурилась при первом крике, так и замерла, открыв глаза, лишь когда снова стало тихо. Не совсем тихо, конечно: по поляне ходили люди, стаскивая тела в избы. Из ближнего дома вывели Дагобера: тот ступал неровно, словно отвыкнув ходить. Некогда холеные черные кудри превратились в сальные сосульки, мятая, грязная одежда, нижней рубахи и вовсе не видно. Герцог вбросил меч в ножны, рванулся, обнимая сына. А Лия, застыв, смотрела туда, где на руках Бертовина покоилось безжизненное тело Рамона.

Дагобер порывался кого-то искать, кричал про какого-то «гада», которого непременно хотел увидеть мертвым. Увидел. Потом прислонился лбом к седлу приведенного специально для него коня и затих. Герцог отдал последние приказания: над избами взвилось, завыло пламя. Коротко поклонился Лие:

— Благодарю. Этого я не забуду.

Девушка вернула поклон, перевела взгляд туда, где воины осторожно устраивали Рамона поперек седла.

— Вы в замок? Прислать лекаря? — спросил Авгульф.

— Нет, благодарю. Я пошлю за Хасаном, он опытный знахарь.

— Тогда до встречи.

Дорогу до замка тоже пришлось указывать ей: в этих местах никто из отряда Бертовина не бывал. Конечно, они бы нашли дорогу и сами, но времени на то, чтобы блуждать по округе, не оставалось. Впрочем, наверное, оно оказалось и к лучшему — поскольку Лие пришлось искать путь, не было ни времени, ни сил на бесплодные переживания.

Бертовин сам, словно не доверял никому из людей, отнес господина в спальню. Кликнул слугу, приказав принести воды и полотенца.

— Я помогу, — сказала Лия.

— Сдюжишь? Не для юницы зрелище.

— Я помогу, — повторила она.

Вдвоем они стащили превратившуюся в сопревшие тряпки одежду, обтерли водой с уксусом горящее лихорадкой тело.

— Рука сломана. Левая. — Лия коснулась пальцами предплечья. — И ребра — вот здесь. Лубки найдутся?

— Откуда знаешь?

— Вижу.

— Вот так просто? — не поверил Бертовин.

— Не просто. Но я не умею объяснять как.

Он кивнул:

— Лубки сделаем. Сейчас скажу.

Потом приехал Хасан. Бертовин впустил его без разговоров, только пристально наблюдал, как старик с отрешенным лицом держал Рамона за запястье, потом, приложив ухо к коже, слушал сердце, как пробежался быстрыми пальцами по телу, обмял живот, простучал грудь. Раскрыл привезенную с собой сумку:

— Вот то, что у нас есть. Что будем делать?

Бертовин смотрел, как Лия кладет на стол пучки трав, и впервые в жизни ощущал себя несмышленышем, пытающимся понять что-то в разговоре взрослых. А Рамон дурак, ей-богу, дурак… пусть только выживет, а там Бертовин его своими руками прибьет. Это ж надо было самому от счастья отказаться.

Потом Хасан уехал, а Лия спустилась на кухню и начала возиться с котелками и травами, не обращая внимания на перепуганные взгляды прислуги. Бертовин, решившись оставить больного на несколько минут, пришел к ней, вдохнул пар, пахнущий летним лугом.

— Мышей и лягушек там нет?

— Нет.

— Прости, — смутился он под спокойным взглядом зеленых глаз. — Пошутить хотел. Что с ним?

Лия задумалась, подбирая слова, понятные непосвященному.

— Кроме руки и ребер… его сильно ударили по голове. Может быть, не один раз.

— Поэтому он в беспамятстве?

— Нет. Точнее, не только. Еще в груди… Там под сломанными ребрами скопилась кровь. И загноилась. Так бывает. Поэтому жар и беспамятство.

— Выздоровеет?

— Должен. — Она перелила содержимое котелка в кувшин. — У тебя, наверное, полно дел. Не беспокойся, я за ним пригляжу.

— А это зачем? — воин указал на кувшин.

— Должно два-три дня настояться. Когда очнется, будешь поить, чтобы кашель прошел. Попробовать, чтобы ты не боялся, будто я отравлю твоего господина?

— Совсем дура, что ли? — обиделся Бертовин. — Или меня за дурака держишь? Хотела бы — давно бы со свету сжила.

Лия улыбнулась, впервые за этот бесконечно долгий день. Чмокнула воина в щеку, подхватила кувшин и упорхнула.

Она не знала, сколько прошло времени, может, день, а может, и не один, когда Рамон перестал наконец метаться в горячке. Несколько раз ее сменял Бертовин, и она засыпала в соседней комнате, едва добравшись до постели. Вроде бы не так уж и сложно: переворачивать с боку на бок, чтобы не появились пролежни, да обтирать холодной водой с уксусом, снимая жар. Разве что сменить пропитавшуюся потом постель у самой не получилось бы, но она не стала и пытаться, позвав на помощь. Куда труднее оказалось ждать. И все же она дождалась. Просто вдруг почувствовав, что уже не одна.