Потом к дому подъехал грузовик, отца забросили в кузов и куда-то повезли по промерзшей земле. «Меня начало подбрасывать на промерзших ухабах, и я почувствовал, как концы разломанных костей трутся друг о друга», — вспоминал он. Боль была такой страшной, что отец закричал и кричал до тех пор, пока снова не потерял сознание. Каждый раз, приходя в себя, он снова начинал кричать, после чего опять терял сознание.

Наконец, они прибыли в лагерь для военнопленных в Герресхайме. Отец оказался в подвальном помещении вместе с заключенными из всех стран Европы и из США. Один из узников, француз доктор Жери, оказался участником Сопротивления. Он был хирургом, и власти лагеря выдали ему минимальный набор препаратов и инструментов, чтобы он мог оказывать медицинскую помощь заключенным. В созданном доктором импровизированном лазарете работало несколько медбратьев.

Доктор Жери обмотал тело отца струнами от пианино, наложил импровизированные шины и, как большого паука-альбиноса, подвесил под потолок подвала под лампочкой без абажура.

В последующие дни и недели доктор Жери постепенно затягивал струны от пианино — так сказать, настраивал музыкальный инструмент, отчего мой отец орал благим матом так, как не орал с тех пор, как его привезли в лагерь на грузовике. Отец умолял дать ему морфия, на что доктор отвечал: «Да? А как кричат дети, которых ты бомбил, слышал? Морфий предназначен для героев. Не для американских летчиков, которые бомбят детей». Потом он еще сильнее закручивал струны, отчего отец кричал еще громче. Жери был пацифистом. «Странно, — думал отец, — меня пытают не немцы, а союзники». Он ощущал к Жери столько же любви, сколько и ненависти.

Восьмая армия американских ВВС продолжала наносить бомбовые удары по району, в котором находился лагерь отца. Заключенные слышали гул пролетающих самолетов, после чего земля сотрясалась и электрическая лампочка над кроватью отца начинала трястись от близких разрывов пятисотфунтовых бомб. Отец смотрел на раскачивающуюся лампочку и слушал, как струны пианино поют странную, диссонансную мелодию, напоминающую произведение Бартока, прелюдию к прямому попаданию в здание, которое разнесет в клочья всех его обитателей. Когда бомбы падали совсем близко, лампочка на проводе качалась так сильно, что разбивалась о потолок, осыпая его мелкими кусочками битого стекла.

Когда на немецкие поля пришла весна, кости отца срослись. Мускулистый медбрат, француз по имени Анри Моро, брал его, как ребенка, относил наверх и сажал на солнце, предварительно накрыв одеялом. В один апрельский день отец, укрыв колени одеялом, сидел на стуле на солнце. Стояла прекрасная, почти безоблачная погода. До этого дул сильный ветер и унес запахи войны, которые иногда висели в воздухе. Солнце было ласковым, а воздух прохладным. Отец был один, за исключением охранников, которые стояли в стороне. Отец смотрел на далекие холмы, мечтал и подремывал. Мечтал он в основном о еде. Охранники питались картошкой, потому что никакой другой еды не было. Очистки картошки они отдавали заключенным, и те делали из них жидкий суп. Медленно умирая с голоду, отец в лагере решил, что ему очень нравится майонез, который он, кстати, любит по сей день. Еще отец вспоминал свою мать Розу, которая выращивала розы и занималась керамикой, а также свою невесту, мою будущую мать Анну Мари Мошер (дедушка которой работал железнодорожником и которого переехал поезд в день его шестидесятилетия).

Отец вспоминал свою старую собаку по кличке Джи Ай и как его отец Августин приходил к Розе после работы и жарил шашлык на дровах из мескитового дерева в выложенном камнями кострище в саду, чтобы потом продавать его местным рабочим. Августин подметал сначала открытую веранду и крыльцо дома, а потом и проход от дома до грунтовой дороги, на которой они жили. Солнце садилось, и Августин мел между рядами роз, которые вырастали у моей бабушки такими красивыми.

Слева от отца двое охранников играли в карты. Справа несколько охранников стояли, уставившись в пространство, и двое солдат курили одну сигарету. Далекие холмы начинали зеленеть от травы. Отец чувствовал себя спокойным, почти счастливым, несмотря на спазмы в пустом желудке и боль в срастающихся костях.

Вдруг на дальней возвышенности он заметил какое-то движение. Отец присмотрелся и увидел, что это человек, который, казалось, вырос из-за холма. Человек постепенно приближался. Он передвигался так, будто нес тяжелую ношу. Он шел издалека, фигура его то появлялась на вершине одного холма, то исчезала, скрытая от глаз другими холмами. Человек находился слишком далеко, чтобы его можно было рассмотреть, но даже на большом расстоянии его фигура притягивала к себе внимание. Ранее отец никогда не замечал, чтобы люди вообще ходили в тех местах. Потом в движениях человека отец отметил что-то знакомое. На расстоянии он не мог рассмотреть детали, было понятно только, что человек несет большой рюкзак и, может быть, что-то еще.

Но отец никуда не торопился, он подремывал и смотрел на приближающуюся фигуру. Он не помнил, сколько прошло времени. Фигура приближалась и становилась все больше на фоне свежей изумрудной травы. Она зашла за холм и скрылась из глаз, потом опять появилась на другом холме, становясь все больше. Отец даже привстал со стула, настолько фигура и ее ноша его заинтриговали. В голове промелькнула мысль, что все, что он видит, скорее всего, бред умирающего от голода.

Наконец приближающуюся фигуру заметили и охранники. Картежники перестали играть. Один из курящих потушил сигарету носком сапога, выдул синий дым в неподвижный воздух и, прикрыв глаза ладонью от солнца, начал всматриваться в приближающегося человека. Охранники сбились в кучу, вглядываясь в фигуру, которая тогда переходила через поле с желтыми цветами. Стало видно, что человек одет в серо-зеленую камуфляжную форму и вооружен. Голова его казалась непропорционально большой и круглой. Неожиданно отец понял — идущий был в каске. Казалось, что он идет не по желтым цветам, а по раскаленному жидкому солнцу.

Охранники взяли шмайсеры наперевес. Все сосредоточили внимание на одинокой фигуре человека, который так долго шел и не торопился приходить. Казалось, что ландшафт то поглощал его, то опять преподносил взору, словно он колыхался на океанской волне желтых цветов. Все пристально наблюдали за ним, будто последователи древнего культа, ожидавшие долгожданное появление божества, которое пророчили их мифы.

Возможно, молодые немецкие охранники раньше отца поняли, кто приближается к лагерю. Фигура человека находилась на расстоянии двадцати метров от отца, когда тот, наконец, начал осознавать, кого он видит. Ум раненого летчика отказывался верить в то, что стоит у него перед глазами.

Потом отец услышал, как позвякивают котелок, штык, пистолет «Вальтер» P38, солдатские металлические бирки и кружка. Снаряжение издавало какую-то архаичную мелодию. Отец слышал шарканье ботинок, слышал самые разные звуки вплоть до тряски вещей в набитом рюкзаке. Никто, никто в мире не ходит так, как шел этот человек. Сомнений больше не было — на свете существует только один тип людей, выглядящих так расслабленно и при этом так грациозно. Беспечная походка, безразличное спокойствие и абсолютная уверенность, с которой человек приближался к лагерю, — все это уже стало легендой, запечатленной во многих романах и фильмах.