Мотекухсома не ответил, потянулся за золотым колокольчиком, с помощью которого он вызывал слуг, однако позвонить не успел. Марина тихо добавила.

— Иначе тебя крестят насильно. На вершине большого теокали… И все жители Теночтитлана увидят тебя преклонившим колени перед алтарем.

Ни единая жилочка не дрогнула на лице правителя. Он осторожно положил колокольчик, потом спросил:

— И Малинцин согласится погубить душу, ради того, чтобы спасти свою жизнь?

— Этот грех я беру на себя.

— Тогда я ничего не понимаю, — развел руками Мотекухсома. — До каких же степеней надо дойти, чтобы одновременно клясться в верности и любви к богу и прикрывать его именем худшие из пороков — неблагодарность и трусость?

— Ответ на этот вопрос лежит перед тобой, — донна Марина презрительно усмехнулась и обвела рукой помещение. — Здесь, под охраной пополокас, ты смеешь упрекать меня в пороках, о существовании которых ты даже не догадывался? Которые ощутил в своей душе всего несколько месяцев назад? Ты же был безгрешен, являл собой солнце — за это надо расплачиваться, повелитель. Час пробил!.. Либо твой народ увидит тебя целующим крест потом мы отпустим тебя к твоим соплеменникам; либо ты обратишься к ним с требованием сложить оружие.

На следующее утро, когда солнце уже высоко встало в небе, во время одной из атак ацтеков, за стеной, которую обороняли испанцы, вдруг ударили барабаны, завыли трубы. Стихли залпы орудий, выстрелы из аркебуз. Спустя мгновение индейские воины, штурмовавшие левую оконечность дворца, опустили копья. Скопившиеся на азотеях и террасах храмов жители прекратили стрельбу из луков и пращей…

За бруствером внезапно показался султан из пышных перьев кецаля. Набор цветов мог принадлежать только одному человеку на свете и вправлены перья могли быть только в священную корону, которую носил правитель Теночтитлана. Точно! Через несколько мгновение стрелки, засевшие на большой пирамиде различили меж зубцов плащ-тильматль — на солнце посверкивала огромная брошь-застежка, украшенная чальчивитлем. По мере того, как тлатоани продвигался вдоль стены, бой стихал. Толпы индейцев бросились к стенам. Испанцы окончательно прекратили огонь. Скоро перед главными воротами, у подножия башни собралась огромная толпа ацтеков. Наконец на верхней площадке появился государственный жезл Мехико — стебель кукурузы с золотистой метелкой, обвитый змеей, затем по бокам встали испанские солдаты — все со щитами в горящих на свету латах. Спустя несколько мгновений к самому краю площадки вышел сам Мотекухсома, живой бог, воплощение дарующего жизнь солнца.

На площади наступила мертвая тишина! Стихли звуки боевых раковин, на вершине большого теокали прекратили быть в священный бубен. Кое-кто из индейцев пал ниц, другие преклонили колени. Мотекухсома, увидев прежнее выражение покорности, воспрял духом, поднял руки. Кортес переглянулся с Мариной — к сожалению, в дальних рядах воины остались стоять.

— Зачем я вижу свой народ с оружием в руках? — спросил повелитель. Зачем вы выступили против дворца, в котором жил мой отец? Вы решили, что оратор, от вашего имени разговаривающий с богами, попал в плен и вы бросились освободить меня? Если бы так оно и было, ваши действия можно было бы признать справедливыми. Однако вы обманываетесь! Я не пленник!.. Чужеземцы мои гости. Я остаюсь с ними по своей воле и могу оставить дворец моего отца, когда захочу. Не для того ли вы пришли сюда, чтобы прогнать их из города? В этом тоже нет нужды. Они уйдут, если вы очистите им дорогу. Положите оружие. Повинуйтесь, ибо под мою руку вы были отданы великим Уицилопочтли. Белые люди — мои друзья…

В этом месте сердце у донны Марины дрогнуло. Тлатоани допустил роковую ошибку — он назвал чужеземцев друзьями. Ужас охватил женщину. Она вдруг воочию ощутила, как руки жреца коснулись её левой груди, оттянули округлость в сторону, следом лезвие жертвенного ножа погрузилось в тело… Видение было настолько реальным, что она едва не вскрикнула.

Между тем Мотекухсома все ещё был в упоении от вида массы людей, как и прежде повинующихся ему.

— Они скоро уйдут, и в Теночтитлане вновь воцарится спокойствие…

В этот момент на задах площади возник ропот, неясный, бурливый. Побежал к дворцовым воротам… Ближе к башне, на которой с поднятыми руками стоял Мотекухсома, шум начал крепнуть, в нем стали прорезываться отдельные голоса, выкрики. Марина принялась торопливо переводить их Кортесу.

— Недостойный ацтек. Женщина. Трус… Предатель. Белые люди оскопили тебя… — смуглые щеки женщины заметно порозовели, она вскинула брови, однако продолжала перевод. — Это уже совсем гнусность. Опять предатель. Трус.

— Хватит! — неожиданно оборвал её дон Эрнандо.

В воздухе раздался звон отпущенной тетивы, затем посвист… Мотекухсома жалобно вскрикнул. Стрела угодила в бедро, тут же пущенный из пращи увесистый булыжник поразил его в висок. Правитель упал, испанские солдаты прикрыли его щитом, а люди на площади продолжали бесноваться.

«Трус!» «Предатель!» «Баба!» — неслось со всех сторон. Воины потрясали копьями, лучники и пращники на азотеях словно обезумели и принялись стрелять с такой скоростью, что Кортес приказал образумить их выстрелами из орудий. Однако артиллерийский залп уже не мог остановить разбушевавшуюся армию. Они, не дожидаясь команды, яростно пошли на приступ.

— Если кто-нибудь скажет тебе, — сказал Берналь Диас, — или ты вычитаешь у писаки Гомары, что индейцы, запустив камнем и стрелой в своего повелителя, чуть не обмерли от страха и тут же разбежались и площадь опустела «в мгновение ока», не верь подобному вранью. Нашим спасением было то, что они не успели подготовить атаку и бросились вперед по зову сердца. Мотекусуму сразу отнесли в его покои. Что с ним случилось потом — не знаю. Дня через два нам объявили, что он скончался. Рана в висок оказалась смертельна. Мне что-то не верится в это — скорее всего, повелитель умер от горя. Так бывает… У Нарваэса служил некий храбрый офицер, гордец и чистюля. Когда он выступил за мир с Кортесом, Панфило велел заковать его в кандалы. От подобного оскорбления и ущерба его чести офицер в четыре дня скончался.

Берналь Диас с трудом поднялся, потопал к окну. Что-то сегодня попугаихи не видно. Он ей свежего зерна подсыпал. С руки уже начала клевать, а теперь её нет… Не поворачиваясь, он громко предупредил.

— Это не записывай. Толмач Франсиско де Агиляр по секрету признался, что дон Эрнадо вместе с Альварадо закололи его шпагами. Ударили разом в нижнюю часть живота, он и отдал Богу душу. Тоже не верится. Хитер был Кортес и так запросто с Мотекусумой не расстался бы. Тот был законный правитель… Донна Марина так и сказала: «Креста на тебе, Берналь нет. Что ж, выходит, мы последние звери, чтобы собственноручно убить человека, который сделал нам так много добра и который ещё пригодился бы впоследствии. Сердце не выдержало, — объяснила она. — Слишком много на него сразу навалилось, оно и лопнуло. Видно, на этом настояли боги». Почему бы мне ей не верить? Тем более, что во время отступления из Теночтитлана я своими глазами видел пленных — сына и двух дочерей Мотекусумы, его племянников. Всех их Кортес хотел вывести за пределы столицы, чтобы потом, крестив, посадить князьками по покоренным городкам. С другой стороны, чего только на свете не бывает. Так что о том, чего не знаю, писать не стоит.