Здесь тоже начались заморозки, по утрам славные льдинки покрывали лужицы у порога и камни на берегах ручьев. Небо то оставалось ярко-синим, высоким, как купол огромного храма, то его затягивало серой, мутной пеленой, холодный ветер начинал срывать последние листья с черемухи. Курлыкали в небесах, кричали о чем-то журавли. Но никаких людских толп, никаких проблем людского скопища, глухой предзимний покой леса, мало тронутого человеком.

Все это время Гриша чинил избушку, не без труда привел ее в нормальное состояние. Грише удалось вытащить из трубы дохлого бурундука, после чего получилось оживить, раскочегарить печку. Проблемы дров посреди тайги не существовало… Володя мрачно шутил, что проблема тут одна — рубить дрова.

У Гриши на этот предмет были свои соображения, он пока не раскрывал всех карт. Вот чем радовал Володька — это тем, что рос, думал, с ним становилось все интереснее беседовать.

Ходили в маршруты, и одно беспокоило Гришу: что вроде бы, земля и ничья, но каждый охотник имеет свой участок. Есть ли вообще какая-то бесхозная, ничейная земля в этих краях? А если нет, как спрятаться, как сделать вид, что тебя нет на чужих участках? Это станет известно зимой…

В конце сентября стало мало ярких красок на деревьях, но зато очень много пестрых листьев на земле, в низких водах обмелевших ручейков. С каждым днем все холодней, все прозрачней лес. Лили уже совсем холодные, мелкие дожди, внезапно переходящие в быстро тающий на земле снег.

Раз в самом конце сентября Гриша проснулся в полумраке от холода, от какого-то неясного шороха за окном. Еще не видя, что это, он уже понял и вышел на крыльцо, не одеваясь. Снег, первый в году снег, ложился Грише на запрокинутое лицо, таял на протянутых руках. Снег падал на деревья, на желтый, ржавый папоротник, на избушку, на желтые листья. А Гриша все стоял, пока совсем не замерз; снег падал и падал на Гришу, а он все слушал этот удивительный, со всех сторон идущий шорох снега.

Ну вот и время! Скоро, гляди, за экспедицией приедут, невзирая ни на какие его, Гриши, намерения. Пора, пора вершить задуманное! Заранее придуманный предлог: необычный тип леса на склонах… Кедрач второго бонитета, а вперемежку с ним — осинки… Он, Александр Субботин, еще не забыл, что так не бывает, но просит начальство придти, посмотреть самому. Где Володя? Дягилева он оставил в избушке, разбирать гербарий. Парень толковый, справляется, а делать это все равно необходимо…

Время у экспедишников было, скоро домой, а задание выполнено… почему не сходить посмотреть?

Своего непосредственного начальника, Виктора Сергеевича Мозгового, Гриша убил перед самой избушкой, точным выстрелом в затылок. Его коллега… вернее, коллега Субботина, инженер-лесовод Аркадий Михайлович Топчанов, шарахнулся в сторону, и недоверие, сомнение, страх, отчаяние, все эти и многие иные чувства успели промелькнуть на его лице, пока Гриша разрядил второй ствол ему в живот, почти что в упор. И пришлось еще проломить череп прикладом — не хотел умирать лесовод.

Дягилев рубил дрова перед избушкой, уже отставил топор, как видно собирался здороваться… а после выстрелов дернул за избушку.

— Вовка, чего спрятался? Выходи, дело сделано!

Тут Вовка, к радости и немного к удивлению Гриши, выдержал еще одно испытание: не психанул, не испугался и вообще повел себя даже чуть лучше, чем Васька. Гриша совсем не исключал, что при виде трупов он разрыдается или, скажем, его дико вырвет. А Вовка даже помог ему раздевать и свежевать убитых, складывать мясо на холодном чердаке, чтоб был запас.

И более того! Поужинали они левой рукой Аркадия Михайловича, и Володька почти не позеленел, продолжал критиковать Шпенглера и Ясперса, размахивая обглоданной костью. Гриша почти начал верить ему, но на всякий случай не засыпал, только делал вид, что спит, и внимательно наблюдал. Нет, Вовка прошел и еще одно испытание — в эту ночь он мирно спал, и судя по всему никакие лесоводы кровавые в глазах, никакие другие ужасы его не тревожили и не смущали.

Утром Гриша двинулся в первую избушку — вместе с Володей, естественно. Шли они бодро, беседовали об экзистенционализме, и все, что было в этой избушке, перенесли во вторую. А перед тем, как уйти, Гриша написал записку, оставил ее на столе. Изо всех сил стараясь копировать почерк, он писал от имени начальника, что всю работу здесь экспедиция уже сделала, сил и еды еще много, времени тоже много, и что он, B. C. Мозговой, посоветовался с коллективом и принял решение: уходить на другую сторону хребта, в Туву, и там продолжать те же самые работы.

И подписался: начальник экспедиции Виктор Сергеевич Мозговой.

Нести продукты было тяжело, ходили два раза, пока не вычистили все. Зато не осталось следов, и все-таки еще двадцать килограммов макаронов и круп (стоили копейки, а забросить на грузовике — проблемы нет).

— Володенька, я искренне надеюсь — у вас хватит ума не мчаться в милицию, докладывать о моих преступлениях?

— Да вроде бы хватит… Но когда-нибудь вернуться в город хочется.

— Когда-нибудь непременно вернемся!

— Убив и сожрав двух человек?!

— Вот именно. Чем больше сожрем, тем вернее, что еще вернемся.

— Это к старому разговору, что чем круче преступник, тем большего достигает?

— Это к еще более старому разговору — что чем свободнее человек, тем больше может получить… Независимо от того, как к нему относятся другие и какое место они ему отводят. Вник?

— Кажется, вник…

И все-таки видел Гриша, что Володька ненадежен, а главное — душевно слаб. Не хочет он ничего планировать, не хочет ничего организовывать, не хочет ни о чем думать. Как ни был Григорий молод, малоопытен, а понял — и к нему, к Грише, так легко прибился Дягилев по слабости. Нужен ему кто-то, кто мог бы подсказывать, подталкивать, а порой и силой тащить. Под этого толкающего, тащащего готов подстраиваться Вовка: хоть на комсомольском собрании сидеть, хоть вести долгие беседы про свободу и про способы ее достижения. Главное, чтобы был тот, кто подсказывает, как жить, и кто толкает и тащит.

Сейчас Володька не опасен, даже полезен — пока Гриша сильнее, и пока он дает еду. Но в город отпускать его нельзя; если что-то нужно — придется идти самому. И если тут, в лесу, появится кто-то сильнее Гриши — последствия могут быть разные. Что, заготовить его тоже на зиму? Нет, хочется еще поговорить, и вообще — пока-то ничего, не вреден. Пользы мало? Так держат же люди в городах собак и кошек, как вот родители держали Пушка? Пусть себе Дягилев будет его Пушком… Пока ему не станет интересно, какого вкуса из него котлеты.

И приняв решение, на пороге избушки Гриша сбрасывает рюкзак, поворачивается к попутчику:

— А кстати, зовут меня Григорий… Гриша. Так уж ты меня и называй.

8–9 августа 2001 года

Потом, спустя месяцы и годы, Сучье Вымя вспоминал происшедшее одновременно с восторгом и с ужасом. И уж конечно, с чувством освобождения, как поворотный момент своей жизни. В конце концов, после всех этих событий Сучье Вымя поверил в Бога, приобрел человеческое имя, и стал вполне приличным членом общества. Трудно себе представить? Вот и Сучье Вымя представить такого не мог.