Хоть топись, в самом деле. Так я себе была противна. Оказывается, не сказки, бывает оно — любовное похмелье.

Обмотавшись простыней в плотный, целомудренный сверток, я вернулась в спальню.

— Что происходит? — хмуро, с ноткой недовольства спросил Туполев.

Я подумала, не дай бог решит, что разочаровал меня как любовник, и ответила коротко:

— Ульяна.

Терпеть не могу выяснять отношения, ненавижу, когда без спросу лезут в душу, и не люблю ковыряться в чужих. Но момент настал, и рубить лучше сплеча и сразу. Так чтоб больно, но наверняка и без рецидивов.

Назар откинулся на подушки, посмотрел в потолок и медленно произнес:

— Ты ничего не знаешь обо мне и Ульяне…

Хорошо, что он не смотрел на меня. Я тихо подошла к постели, села на край и ответила:

— Она ждет от тебя ребенка.

— Ну и что?! — взвился над подушками Туполев. — Ребенок не причина!

— Для чего?

Он вновь откинулся и заложил одну руку за голову. Мне казалось, я достаточно знала Туполева, чтобы понимать: давать кому-то объяснения своих слов или мотивов он не выносит. Акценты он расставлял кратко и редко повторялся. Мне очень хотелось повторить мой вопрос, но я так и не решилась. Сидела обмотанная простыней и думала: идти в свой номер в простыне или поползать вокруг кровати и собрать бельишко? Поплакать было самое время…

— Я не хочу жить с женщиной только потому, что у нее будет от меня ребенок, — уже наклоняясь к полу в поисках белья, неожиданно услышала я. — Ребенок — это другое. — Назар приподнялся на локте. — Другое, понимаешь!

— Но…

— Софья, — перебил он и сел на кровати, — я достаточно пережил, чтобы понять и заслужить право на одну-единственную, необходимую мне женщину. Одну. Ребенок, сын или дочь, это подарок, но я не собираюсь делать его цепью… Черт, как я не люблю таких разговоров! Пойми ты, ребенок — это дар небес, удача, но не более. Он не может быть цепью, это понимаю я, и она понимает…

— Ульяна?

— Да. У нас давно все решено. Очень давно. Мы вместе, но никаких обязательств.

— Объясни.

Назар встал и без всякого стеснения, голышом сходил за сигаретами. Прикурил и долго молча смотрел, как влекомый комнатным кондиционером дым скользит по потолку.

— Я скажу тебе один раз. И попрошу больше никогда к этому не возвращаться. — Я приготовилась к чему-то необычному, поправила шелковую тогу, заложила волосы за ухо и превратилась в слух. — Ты ничего не знаешь обо мне и Ульяне. Три года назад я выкупил ее у сутенера в Генуе.

— Как?! — выдохнула я.

— Так! — рявкнул Туполев. Ему было очень неприятно говорить все это о матери своего будущего ребенка, и только моя тупость могла заставить его вспоминать. — Я приехал к партнеру. Он заказал эскорт. Там была Ульяна.

— И ты…

— И я ее выкупил! — крикнул Назар. — У нее не было паспорта, не было денег, она умоляла, чтобы я заплатил ее мифические долги… и она осталась со мной. Все.

— А ребенок? — пролепетала я, и Туполев навис надо мной.

— Она думала, что у нее не может быть детей! Это — подарок! Ей, мне, маме, если хочешь.

— Спасибо, — едва слышно пролепетала я, и Назар, опешив, буркнул:

— Кому?

Я притянула его к себе и ничего не ответила. Назар правильно делает, что не дает объяснений. Если собеседник не в состоянии понять его с полуслова, он не заслуживает откровений. Я отлично знала, как четыре года Туполев скрывался за границей от сумасшедшего киллера, как ему было там плохо, и Ульяна, пожалуй, в какой-то степени помогла ему пережить это время. Ребенок на самом деле награда им обоим…

В пять часов утра, когда я только закрыла глаза, а густой туман с реки окутал лес, нас разбудили сухие, резкие щелчки пистолетных выстрелов.

Назар, пытаясь одновременно попасть ногами в штаны и ботинки, судорожно подпрыгивал у постели.

— Лежи здесь! — прорычал он грозно и, полуодетый, метнулся к выходу.

— Назар! — пискнула я. — Назар, не ходи!

Было страшно, было темно, от реки заглушаемые туманом неслись выстрелы. Кажется, не только пистолетные, кажется, где-то ударила автоматная очередь.

Не хуже Назара я впрыгнула в джинсы и, натягивая на ходу блузку, побежала на первый этаж.

На террасе было не протолкнуться. Два охранника, набычив шеи и навострив уши по направлению к реке, придерживали людей возле перил и не пускали дальше крыльца. Я лихорадочно шарила взглядом по лицам и старалась понять, кого с нами нет. Жорж — в семейных трусах, Гоша — в пледе, Полина — в пеньюаре, многочисленная обслуга отеля… Семен Иванович бледный, всклокоченный и, слава богу, не утопший. Почти все.

Не было только Гнедого и Валентина Наумовича.

Меня лихорадило, шепот взвинченных людей раздражал, я всматривалась в туман и видела в серой пелене мельтешение зыбких людских силуэтов. Вот один из них обрел плотность, и на дорожке показался Туполев. В чьем-то огромном пиджаке, мрачный и очень решительный.

— Кто?! — сбежав по ступеням ему навстречу, выкрикнула я.

— Стариков, — ответил Назар, и я услышала за своей спиной невозмутимый голос Юлия Августовича:

— Что и требовалось доказать. Не правда ли, Софья?

Мне было не до его ехидных комментариев, я запахнула пиджак на груди Назара Савельевича и вместе с ним вошла в дом.

Народ окружил нас плотным кольцом, особенно глупых вопросов никто не задавал, все ждали объяснений хозяина и мелко подрагивали. Назар раздумчиво пошевелил губами и начал сухо делиться информацией:

— За Стариковым пришел катер с его людьми. Они пытались уйти по воде, но наткнулись на милицейский кордон. Стрельбу первыми открыли люди Старикова.

— Все живы? — прошелестела иссиня-бледная портье Ольга.

— Среди них один убит, двое раненых. Наших тоже зацепило. Но легко.

— О-о-о-ох, — простонала Полина и обеими руками зажала рот.

— Я надеюсь, инцидент исчерпан? — усмехнулся Юлий Августович. — Все свободны?

— Да, — холодно подтвердил Назар. — Вы можете сейчас же возвращаться в Москву.

— Ну зачем же? Я надеюсь получить здесь завтрак. — Юлий Августович потянулся, и мне жутко захотелось дать ему пинка в откормленный зад.

Гнедой тем временем отвесил поклон Назару Савельевичу и отправился то ли досыпать, то ли просить себе бодрящий кофе.

— Я сейчас же уезжаю, — заявила Полина и оглянулась на Жоржа. — У меня кошки.

— Вас отвезут, — кивнул Туполев.

— И меня, если можно, — произнес Семен Иванович, потер подбородок с отросшей за ночь щетиной и, не глядя ни на кого, потопал к своему номеру.