Шейла кивнула. Он вывел ее, по-прежнему обнимая за плечи. Минуту спустя внизу приглушенно хлопнула дверь.

Филиппа дожидалась Мориса в спальне, все еще сидя на разобранной постели. Он молча возник на пороге. Какое-то время разглядывал гостью, затем принялся расхаживать по комнате.

— Ну что, ты довольна? — спросил он наконец. — Выглядишь просто счастливой.

— О да. Да. Полагаю, впервые в жизни я чувствую, что небезразлична кому-то.

— Точнее, необходима. Ничто так не пьянит наше эго, как осознание власти над чьим-то настроением. На этом строятся все успешные браки. Разумеется, другой человек должен быть в состоянии принять наш великодушный дар, а такое встречается гораздо реже, чем кажется. Видимо, твоя мать способна брать счастье из твоих рук?

— Чаще всего — да.

— Надо думать, она нередко сомневается в собственном праве на жизнь?

— Не вижу здесь причин для сомнений, — отрезала девушка. — Мир полон людей, на совести которых убитые дети. Кто-то сбросил бомбу над городом, другой неудачно выстрелил в Белфасте, третий поспешил нажать акселератор. А как насчет пьяных водителей, некомпетентных врачей? Разве они проводят свои дни, размышляя, имеют ли право влачить существование дальше? К тому же она вынесла десять лет заключения. Если кто и заслужил право на жизнь…

— Ну а вы как проводите дни? Упиваешься ролью добросердечной хозяйки, щедро оделяя несчастную плодами своего образования?

«Кто бы говорил, — мысленно усмехнулась Филиппа. — Ты и сам наслаждался, обучая меня».

— Ходим на выставки, смотрим картины. Я показываю матери Лондон.

— Она что, не видела города? Дактоны жили не так далеко от нас.

— Не знаю. Мы не говорим о прошлом. Она не хочет.

— Очень мудро с ее стороны. Кстати, зачем ты пришла? Не самый удачный час для посещения, не находишь? Ты ведь не рассчитывала застать нас?

— Мне понадобились деньги. Пресса пронюхала, где мы живем. Придется скрыться, хотя бы на время. Не уверена, что нас потревожат еще раз, однако мать слишком расстроена, чтобы оставаться на Дэлани-стрит. Мы едем на остров Уайт.

— Значит, бегство начинается. И тебя она тащит за собой?

— Никто меня не тащит. Об этом и речи нет. Я сама решила сопровождать ее.

— Но, ради Бога, почему остров Уайт?

— Нам там должно понравиться. Девочкой мать побывала на острове. Что-то вроде школьной экскурсии.

— Могли бы найти нору и подешевле. Позволь, я догадаюсь. Ты собиралась запустить руку в сейф? Да ведь его содержимого не хватит и на дорогу.

— Вообще-то я думала о другом. Твои ложки. Если продать несколько из них, нам хватит на первую неделю или две. За это время легко найти работу, даже в конце сезона. Мы непривередливы.

— Как журналисты про вас разнюхали?

— На выставке в Королевской академии я встретила Габриеля. Он-то наверняка и натравил своего приятеля. Однако сначала, очевидно, позвонил Хильде и выведал у нее адрес. Для такого хитреца это не составило труда.

— Чего и ждать от декадентствующего тори с его высокопарными речами и убогой моралью. По крайней мере теперь ты убедилась: предательство — не исключительное право крайне левых.

— Я и не думала иначе.

— Понимаю, перед тобой встал нелегкий выбор: уступить шантажистам или пойти на воровство. Между прочим, почему вы не продали Генри Уолтона? Картина твоя, делай что хочешь.

— Холст я беру с собой. Он мне нравится. К тому же ты нам кое-что должен.

— Ничего я не должен. Ты совершеннолетняя. Прежде по закону я был обязан давать тебе крышу, еду, образование, человеческую привязанность — в разумных пределах, конечно. Я добросовестно заботился о приемной дочери. Никто бы не потребовал большего. Счет оплачен.

— Речь не обо мне, о матери. Ты задолжал ей кое-что за ребенка. Зачем было подписывать документы об удочерении? Ты мог бы дать крышу, воспитание, стать опекуном, не отбирая меня навсегда. Условия эксперимента не изменились бы — ну, почти. Ты по-прежнему имел бы возможность заявить: «Смотрите, какой я молодец. Смотрите, что я сделал из этой странной, трудной, замкнутой девчонки, из дочери насильника и убийцы». Не то чтобы тебя занимали вопросы возмездия или справедливости. Если не ошибаюсь, ты всегда презирал уголовное производство, эту формальную систему, единственная забота которой — напомнить беднякам и неудачникам их место, не дать неимущим наложить свои грязные руки на добычу. Заурядный карманник глазом не моргнет, как очутится за решеткой, зато финансист, разбогатевший на валютных операциях, угодит прямиком в представители казначейства. Наслушалась я подобных рассуждений. Стоит аккуратно разделить наше общество — ты даже знаешь социально-экономическую линию, где следует провести разделительную черту, — получится, что верхняя половина заседает под королевским гербом, а нижняя сутулится на скамье подсудимых. Богач — в неприступном замке, нищий — у его ворот. Закон возвышает и унижает обоих, определяет их судьбу. Почему же мать не снискала твоего сострадания? Она достаточно бедна, неудачлива, малообразованна — налицо все условия, которые, по твоим словам, оправдывают преступника. Что же ты не простишь ее?

Морис тихо возразил:

— Не в моих привычках путать карманника-рецидивиста с детоубийцей.

— Да ведь ты ничего не знаешь о ней! Были причины, толкнувшие мать на этот поступок! Но ты не задавался задачей выяснить их. Как же, ведь у нее нашлось то, в чем ты нуждался, — подопытный кролик, то есть я. Кролик, надо сказать, редкий, даже уникальный. Дитя, которое можно воспитать в соответствии со своими целями, чтобы доказать: личность определяется прежде всего средой. Кстати, наклевывались и другие выгоды. К примеру, жена могла бы заниматься ребенком, пока ты трахаешь молоденьких студенток. Неудивительно, что я привлекла твое внимание. Но как насчет моей матери? Даже если бы ее повесили — случись это все до того, как смертную казнь упразднили, — палач и то оказал бы приговоренной больше справедливости. Он бы хоть что-нибудь ей оставил. Ты же забрал меня навсегда. Мы никогда бы не встретились, будь твоя воля. Кто и кому дал право так поступать с живыми людьми? И ты говоришь, будто ничего нам не должен!

— Так вот что она тебе наговорила!

— Она здесь ни при чем. Я сама поняла.

Морис подошел к девушке, однако не опустился рядом, а продолжал стоять, взирая сверху вниз. Когда он подал голос, тот прозвучал жестче обычного.

— Значит, вот как ты себя чувствовала последние десять лет — в роли подопытного кролика? Не спеши с ответом, подумай. Будь честной. Ваше поколение сделало честность фетишем. Чем больнее от этого другим, тем необходимее кажется вам пресловутая правда. В то время как великолепная стряпня Хильды дарила удовольствие твоему нёбу, скажи, ты и тогда ощущала себя лишь кроликом, которого держат на особом, научно рассчитанном рационе из протеинов, витаминов и минералов?