— Я полагала, тебе хватит самоуважения, чтобы не тащить ее сюда и не трахать на собственной кровати.

— Чью же кровать, по-твоему, я должен был предпочесть? Не будь такой предсказуемой, Филиппа. Разве обязательно изображать героиню второсортной «мыльной оперы»?

— Да ведь и сцена словно взята оттуда, верно? Избитая. Пошлая. Нелепая.

«Как и наш диалог, — подумалось ей. — Как и все, что мы говорим друг другу».

Морис присел и принялся завязывать галстук. Забавно: брюки он оставил на потом. Без них он выглядел ранимым, жалким, смешным участником семейного фарса. Трусы у него были очень короткие, белые, с узенькой синей полоской. Филиппа много раз видела, как Хильда вынимала их из стиральной машинки с кучей мужнего белья. Морис надевал каждый день только чистое.

— Полагаю, — произнес он, — все именно так и смотрится: банальная постельная комедия, не больше, но тебе не приходило в голову, что я влюбился?

— Нет. Здесь мы с тобой похожи. Мы не знаем, как это делается.

Когда-то Филиппа боялась, что не постигнет науку близости. Только не теперь. Он встал и начал одеваться. Интересно, думала она, сколько это продолжалось? Недели, месяцы, годы? Не с тех ли пор, как Хильда получила место в суде? В самом деле, идеальная возможность: дом пустовал в одно и то же время в течение трех месяцев. А девушки, сколько их было? По одной на каждый академический год? Между прочим, приезжали они наверняка порознь. Это как раз несложно: Морис мог вернуться по дороге со стороны сада и открыть очередной гостье дверь. Во второй половине дня на улице тихо; да если бы кто и заметил студентку, пришедшую навестить профессора, не удивился бы и не заподозрил дурного.

— И где она сейчас? — промолвила Филиппа.

— Понятия не имею. В ванной, надо полагать.

— Лишь бы не утопилась.

— Нет, она не такая. Неуверенная — да, эмоционально немного скованная, но не самоубийца. Впрочем, пойди проверь, если тебя так волнует ее судьба.

— Я здесь ни при чем. Это ваши с ней дела. Слушай, она же глупая курица. Ты что, получше не мог найти?

— Не стоит недооценивать Шейлу.

— Это невозможно, судя по тому, какую чушь она несла про собственность и воровство. Затасканный жаргон и еще более затасканные мысли. Я устала, дожидаясь от твоей подружки хоть единого умного или занятного слова. Неудивительно, что ты решил ее трахнуть. Все веселее, чем слушать наивный лепет.

Морис надел пиджак и принялся рассовывать по карманам какие-то мелочи с туалетного столика.

— Забавно, — заметил он. — После того вечера мы и сблизились. Мне стало жаль ее. А это чувство никого до добра не доводит.

— Так вот почему ты женился на Хильде? — вырвалось у девушки.

Она прикусила язык. Однако мужчина ответил просто:

— Нет. В тот раз она меня пожалела.

Филиппа ждала объяснений, но их не последовало. Внезапно ей припомнился Орландо. Девушку вдруг переполнило искреннее сочувствие, которым хотелось поделиться.

— Я и забыла о твоем сыне. Как всегда. Может, это потому, что ты никогда не говорил о нем. Даже не показывал снимков. Сегодня мне стало действительно жаль, что его больше нет. Не умри этот мальчик так рано, я бы здесь не очутилась. Я не знала Орландо. Впрочем, возможно ли вообще узнать ребенка? Грустная история: ведь ты потерял его насовсем. Моя мать по крайней мере утешалась тем, что я хоть и в чужом доме, но жива и здорова.

Морис не ответил; руки его застыли, прекратив оправлять пиджак, а взор потускнел и лишился выражения, как у забытого актера на пенсии. Всякие чувства ушли, даже морщинки на миг разгладились. Потом по лицу пробежала тень — столь мимолетная, что девушка едва успела ее уловить. Смутная тень печали, боли, унылого смирения с проигрышем. Филиппа видела такой взгляд лишь единожды. В памяти возникла яркая, написанная кровавыми красками картина. Перекресток Оксфорд-стрит и Чаринг-Кросс-роуд. Отчаянный визг шин. Грохот, похожий на взрыв. Молодой мотоциклист без шлема лежит на тротуаре. Колеса его мотоцикла еще крутятся в воздухе. Мгновение полной, зловещей тишины: даже ветер затаил дыхание. Потом — гомон голосов, крики. Женщина, лицо которой точно смазали салом, в кардигане, обтянувшем пухлые подушки грудей, вопит от гнева и сострадания:

— Как же он мчался! Летел как сумасшедший! Боже, эти чертовы машины!

Парень не поднимался, он умирал прямо там, на глазах у зевак, чьи голоса стали последними звуками, долетевшими до его ушей. Девушка невольно шагнула к нему. Их взгляды встретились. В глазах мотоциклиста застыло то же скорбное принятие страшной вести. Филиппа заторопилась домой, чтобы все записать. Эдакое творческое осмысление чужого горя. Потом она порвала лист в клочья. Ее собственную жизнь и без того переполняли сложности, а пустырь между воображением и реальностью уже заволакивала непроглядная мгла.

Филиппу раздосадовало неуместное воспоминание. Она собиралась упиваться маленьким триумфом, планировать, действовать, а тут — нелепые мысли о смерти.

Шейла Манинг вернулась в комнату — полностью одетая, в куртке и с тяжелой немодной сумочкой. Не обращая внимания на девушку, вошедшая сказала мужчине:

— Ты обещал, что нас не застанут. Говорил, никого нет дома.

Довольно храбрая попытка сохранить свое достоинство, хмыкнула про себя Филиппа. На беду, голос прозвучал жалобно, с недовольным упреком. Хильда примерно так же укоряла мужа, если тот запаздывал к ужину. Морис не терпел проявлений сварливости. Девчонка еще могла бы выйти из щекотливого положения, проявив чувство юмора и стиль, но как раз этих-то видов оружия в ее арсенале явно не водилось. Что бы она теперь ни сказала, между любовниками все кончено. Несчастная так унижена и задавлена, точно ребенок, застигнутый за первым сексуальным опытом. И эту комнату, и эту минуту, и прежде всего — этого мужчину она всегда будет вспоминать с отвращением и брезгливостью.

Филиппа догадывалась, что сыграла не последнюю роль в гнусной комедии, но спокойно продолжала сидеть на кровати Мориса, будто ни в чем не бывало. Разве только произнесла:

— Извини. Я не хотела.

Слова за милю отдавали фальшью. Юная мисс Пэлфри презирала бы любого, кто купился бы на такое. Но Шейла не клюнула.

— Не важно. Что сделано, то сделано.

И отвернулась, внезапно понурив голову, — должно быть, заплакала. Морис тут же вскочил, подошел к ней, нежно обнял за плечи.

— Прости, для тебя это было ужасно. Ты не переживай. Знаешь, все это сущие пустяки. Через пару недель сама посмеешься…

— Ты никогда не принимал нашу близость всерьез. Я больше не приду.

Возможно, студентка надеялась вызвать столь патетической угрозой какой-то ответ: думала, любимый начнет терзаться, злиться, обвинять ее.

— Я провожу, — промолвил учтивый хозяин. — Точно ничего не забыла?