— Вино в этот образ не вписывается…

— Хочешь?

— Нет… я же уже сказал, если пьянствовать всерьез, лучше джин-тоник… а еще лучше — ничего.

Она прошла за ним в кухню.

— Постепенно привыкаешь, — произнес он.

— Я недавно пришла… Слышишь музыку? Это твой рок.

Только сейчас он обратил внимание на бухающий ритм. «London Calling». «Клэш».

— Это твой первый рок-диск.

— И скорее всего последний. — Он сел за стол. — Ты была права.

— Я? В чем именно?

— Маленькую девочку по имени Хелена много лет назад положили в больницу. Нашли историю болезни…

Они лежали в постели. По телу медленно разливалась приятная усталость. Бывает усталость приятная и неприятная. Сейчас усталость была приятной. Созидательная усталость сменила усталость разрушительную. Мышцы расслабились, он чувствовал, как медленно отмякает тело и уходит нечеловеческое напряжение последних дней.

— Ты думаешь о ребенке, — сказала она.

— Да. Но по-другому. Ты же знаешь, как все меняется. В один момент видишь только возможности, в другой — препятствия и трудности.

— Полицейское определение жизни.

— Полицейское описание работы. К сожалению. Еще несколько часов назад я был почти уверен, что мы ее не найдем.

— Ты думаешь… о худшем?

— Мне не хочется произносить это вслух.

— Надежда есть, — твердо сказала Ангела. — Ты сам это повторял, и не один раз.

— Надежда есть… потому что мы имеем дело с чем-то отличным от классического похищения ребенка — ребенок играл на детской площадке и исчез, и мы предполагаем, что какой-то сукин сын его похитил. В таких случаях надежды почти нет. И ребенка мы, как правило, не находим… если только какой-нибудь психопат сам не укажет, где закопал тело.

— А здесь не так?

— Нет. Рисунок необычный. Значит, надежда есть… Или дело обстоит еще хуже, чем все предыдущие.

— Ты же не хотел произносить это вслух… А может, тебе это и нужно.

Он промолчал.

— Я имею в виду… поговорить не с коллегами-следователями, а с кем-то еще.

— Да… может быть.

— Я слушаю.

— Здесь все другое, — приподнялся он на локте. — От этого дела веет… неслыханным одиночеством. Сколько времени заняло выяснение ее имени, поиск квартиры, где она жила… подтверждение опасения, что ребенок тоже исчез. Мы же не знали, есть у нее дети или нет, знали только, что она рожала. Если бы не эта замечательная старушка, мы бы и сейчас тыкались в потемках. Ты понимаешь? Не просто одиночество… неслыханное одиночество. Теперь мы знаем имя, но о жизни ее почти ничего не известно… какие-то случайные фрагменты. Человек жил, воспитывал ребенка, а окружающие ничего не видели. Им не было дела.

— Сейчас, наверное, многое прояснится. Общегосударственный розыск, тревога… или как там у вас это называется?

— Да, конечно… А может, и нет. Я как раз это и имею в виду. Жуткое одиночество, в котором она жила…

— Да… я понимаю.

— Не с кем поговорить. Просто поговорить, вот как мы с тобой разговариваем сейчас…

— Мы с тобой? — повторила она и замолчала. «Сейчас не время. Я никогда не видела его таким… как будто он без кожи. Он выглядит совсем юным, и не только из-за длинных волос. Через час. Или через пару дней. Сейчас не время для ультиматумов».

Она подняла руку и погладила его по голове.

— И сколько это будет продолжаться?

— Непрерывно.

— Я имею в виду волосы. Не пора ли подстричься?

— Найдем девочку — подстригусь.

— Ты что — стал суеверным?

— Нет…

— Только не конский хвост. Тебе не пойдет.

— Договорились.

— Единственный мужчина, которому идет конский хвост, — это твой приятель из Лондона.

— Макдональд.

— Я видела его всего несколько минут… Нет, несмотря на конский хвост, дурачком он не кажется.

— А я буду казаться?

— Вряд ли… но у тебя нет в физиономии этой… жесткости, как у него.

— Спасибо и на том.

— Это комплимент. Ты, кстати, поддерживаешь с ним контакт?

— С Макдональдом?

Она кивнула и перестала теребить его волосы.

— Только открытки иногда… Надо бы ему позвонить. Вдруг что-нибудь посоветует. Порой со стороны виднее.

— «Врачи без границ» — знаю. «Сыщики без границ» — это что-то новое.

— Нет, не новое… не в первый раз. — Он посмотрел на нее. — Ангела…

— Да?

— Мы узнали, что Хелена, возможно, лежала в психиатрической клинике. Депрессия.

— Ой.

— Один из наших просматривал журналы в Лиллхагене.[22]Это почти наверняка она, правда, под другим именем. Потом выписалась и больше не возвращалась.

— Так часто бывает.

— Что часто бывает? Часто не возвращаются?

— Психиатрические больницы закрываются одна за другой. Больные не возвращаются просто потому, что им некуда возвращаться.

— Да… слышал.

— К нам то и дело поступают больные… В общем, они не справляются с ежедневными бытовыми делами. Режутся, падают… Черт знает что.

— А иногда с криком носятся по улицам… или орут что-то в окна.

— Не знаю… может быть. Это ваша сторона проблемы. Но это тоже одиночество. Не иметь никого…

— Не иметь никого… — эхом повторил Винтер. — Общество вдет к этому?

— Я не знаю.

— А это излечимо?

— Что?

— Общество. Я понимаю, выглядит преувеличением, и все же… иногда начинаю сомневаться. И потом — это ты у нас врач.

— Да… тема для диссертации: одиночество как неизлечимая болезнь общества… Звучит страшновато.

— А в институте этому не учат?

— Когда я училась, дело еще не зашло так далеко.

— Дело заходит все дальше и дальше… мало того — быстрее и быстрее… Хочешь бутерброд?

Позвонили сразу после оперативки. Винтер взял трубку в своем кабинете. Он был подготовлен. Более того — ждал этого звонка еще накануне. Или даже два дня назад. Они уже знали про детский дом, и перед ним лежала записка с именем. И Луси Кейсер это тоже знала.

— Речь идет о Хелене… Андерсен.