народ, ибо нет надобности отдельному липу возвышаться до общепонятного идеала. Таково было положение Европы с V до XII столетия. В это время только народное воображение было поэтом. Прежде пели о богах; жизнь богов облекалась в поэтические образы; потом эпос перестал заниматься ими и получил характер героический. Какое-нибудь великое событие или необыкновенное зрелище должно было подвигнуть ум человеческий к мечте о рыцарстве. Что же касается Карла Великого, то он, без сомнения, был первый рыцарь по своим поступкам и действиям. Его многовоинственные подвиги должны были потрясти даже самое холодное воображение. В то время дела были такими поразительными, умы народов так ограниченными, отсутствие самых элементарных естественнонаучных сведений таким полным, что всякий, кто хорошо владел языком, мог воспеть подвиг. Всякий мог рассказать то, во что верил весь свет. К этому еще примешались старые воспоминания о великанах и волшебниках, таинственные приключения которых заманчиво рисовались в народном воображении. Таким образом, самим своим содержанием чудные подвиги Карла Великого поражали современников. Следует принять при этом во внимание ту живость воображения, какая была у этих людей, только что вышедших из состояния варварства.

Пользуясь старыми легендами и былинами, позднейшие редакторы несколько изменили их сюжеты и создали так называемые рыцарские каролингские романы, в которых имя Карла Великого, его подвиги и похождения его дружинников-паладинов упоминаются на каждой странице. Год от года, вплоть до XI в., растет обаяние этого образа. В легендах имя Карла Великого всегда на первом месте.

Интерес сосредоточивается на его испанской войне с маврами; все прочие народы забыты. Он является защитником империи и веры. Известно, какое впечатление производили триумфы Наполеона; тем более впечатляющими были победы Карла. Если иногда еще преувеличивают успехи Наполеона в Египте, то тем простительнее было утверждать, что Карл Великий с двадцатью тысячами победил полмиллиона мавров, и после этого прибавить, что до кончины века не будет такого героя. Солнце останавливается перед ним, как перед Иисусом Навином; по поэтическому сказанию, ему всегда сопутствует ангел, его неотступный советник и друг. Легенда, представляя императора грозным при жизни, не покидает его и после смерти. Колокола сами собой звонят погребально, когда несут его тело. В своей ахенской гробнице император не лежит, а сидит; на коленях у него меч, который страшен язычникам и по сие время; его седая борода продолжает расти и, обвивая ноги, опускается до земли; двенадцать пэров Карла Великого служат любимыми героями рыцарской поэзии, а деяния их предметом обширных поэм. Потомство между прочим сохранило воспоминание о поражении франкского арьергарда, которое в сущности было делом басков, а не мавров. Но это поражение стоило сотни побед: в нем героические сподвижники Карла проявили чудеса нечеловеческой храбрости. Народная фантазия воспользовалась этими мотивами, дивно разработала их и явила чудесную «Песнь о Роланде». Она не перестанет служить предметом восторга целых поколений, так как в ней обильно льется источник истинной поэзии[76].

Можно сказать, что без Карла Великого не было бы национальной эпопеи во Франции.

6. Судьба империи при первых преемниках Карла Великого

Причины падения империи Карла. Есть такие могучие политические формы, которые возбуждают постоянное к себе уважение у разноплеменных народов, которые покоряют сердца всех, которые живут тысячелетия и которые не теряют способности быть политическим идеалом. Карл Великий, обладавший сильным организаторским талантом, гений, который подчинил феодализм прочным и правильным законам, в конце концов выставил идеалом ту же империю с Римом в ее центре. Те общественные и государственные интересы, которые были присущи германцам на заре их политической жизни, должны были слиться с древнеримскими началами. Но это слияние не было прочным: связуемые элементы были слишком противоположны. Идея феодализма, прирожденное германское общественное начало, не могла слиться с императорской идеей, этим наследием классического мира. В Древнем Риме предполагалась неограниченная верховная власть то в силу трибунатства правителей, действовавших во имя интересов всего плебса, то в силу обожествления властителей под влиянием Востока, при поддержке христианства. В германстве же подразумевалась совершенно несовместимая с ней идея личной свободы каждого германца, его право быть хозяином на своей территории, неразлучно связанное с обязанностью каждого отдельного владельца быть подчиненным интересам одной верховной воли. Тогда, в древности, долгая история сгладила все общественные неровности; здесь они снова возродились. В эпоху новых стремлений должна была преобладать и новая форма, в которой было бы больше живучести, т. е. феодализм. От того-то империя и распалась. Огюстен Тьерри и Гизо дают более сложное объяснение. Рассматривая события в государственных интересах Франции, изучая их с точки зрения Парижа, Тьерри говорит о вражде национальностей, той вражде, которая была причиной распада империи Карла на земли королевств Французского, Итальянского и Германского. Гизо указывает на подробности, из которых делает вывод, что иногда идею империи защищали сами германцы, что борьбу за империю направляли не одни национальные интересы, но и географические условия и, наконец, личные расчеты. В конце концов, однако, Гизо решительно высказывает, что моральное и социальное состояние народов в ту эпоху противилось всякому объединению, всякому единичному и обширному правительству[77]. Люди тогда имели мало идей, говорит Гизо по этому поводу, да и те были слишком бедны; общественные отношения были тогда весьма редки и ограничены; горизонт мысли и жизни был весьма не обширен. При таких условиях великие общества невозможны. Тогда могли существовать лишь мелкие общества с более мелкими правительствами и с мельчавшими социальными отношениями.

Людовик I Благочестивый (814–840). То, что единство империи Карла было непрочным и недолговечным, было несомненным для самого ее творца. Уже Карл допускал в принципе разделение империи между своими сыновьями, но с тем, чтобы отдельные властители повиновались императору, т. е. старшему брату. Но когда сыновья Карла Великого, Карломан и Пипин, умерли и остался один Людовик, то разделение было уже невозможно само по себе. Конечно, личные причины, характер преемников Карла Великого также оказали свое влияние. Например, его любимый сын Людовик Благочестивый, долго бывший при нем наместником Аквитании, проявлял постоянное ханжество, за что был любим галло-римским духовенством, которое наградило его титулом Благочестивого[78]. На это были достаточные основания. Людовик творил чудеса воздержания; он по сорок дней питался одним опресноком; он знал всю церковную службу; еще в молодости он едва не ушел в монастырь, и только строгий отец удержал его. Он оказывал особенную любовь тем, которые посвящали себя созерцательной жизни, говорит биограф, близко знавший его. «До его правления в Аквитании, — замечает он в числе прочего, — монашеское сословие пришло в совершенный упадок; при нем оно снова достигло цветущего состояния, ибо он сам,