— Зуб! — повторила молодая женщина. — Мне сразу стало легче. Значит, сегодня он чувствует себя лучше, чем вчера?

— Мадемуазель кормит его кашей. Чтобы он лучше ел, она читает ему стихи Виктора Гюго.

Анжелина рассмеялась и мгновенно расслабилась, словно, пережив муки ада, нашла прибежище в раю, в обществе этих очаровательных женщин, доброта и искренность которых не вызывали у нее сомнений. Вслед за служанкой Анжелина бросилась в гостиную.

Странный ропот

Взвился вдруг.

Ночи шепот,

Мрака звук,

Точно пенье

И моленье

Душ в кипенье

Вечных мук.

Звук новый льется,

Бренчит звонок —

То пляс уродца,

Веселый скок.

Он мрак дурачит,

В волнах маячит,

По гребням скачет,

Встав на носок[39].

Молодая мать сложила ладони и поднесла их к лицу. Это напоминало поклонение волхвов. Жерсанда де Беснак ласково ей улыбнулась. Сидевший на высоком стульчике Анри обернулся, и с его нижней губы по подбородку потек белый ручеек.

— Нет, маленький проказник! — воскликнула старая дама. — Ты должен доесть кашу. Анжелина, замени меня.

— О, с удовольствием!

Счастливая, что вновь видит сына, Анжелина принялась кормить ребенка. Щеки Анри уже не пылали, а в карих глазах были лукавые искорки.

— До чего же ты у меня красивый, мой малыш! — смеясь, сказала она. — А как ты весело щебечешь! Нет, не выплевывай кашу. О! Негодник!

Ребенок выплюнул молоко, загущенное мукой, прямо на юбку Анжелины, но она не рассердилась.

— Что за манеры у тебя, крошка! — нежно проворковала мать. — Мне кажется, он наелся.

Октавия поспешила вытереть юбку Анжелины влажной салфеткой. Стоя около камина, Жерсанда улыбалась. Анжелина взяла сына на руки и залюбовалась им, буквально пожирая глазами.

— Мадемуазель, утро вечера мудреней, — сказала она, поворачиваясь к старой даме. — Я принимаю ваше предложение. Вы можете усыновить Анри. Я буду его крестной матерью. Я хочу, чтобы он носил вашу фамилию. Вчера вечером я не оценила ни большую честь, которую вы мне оказываете, ни ваше великодушие.

— Ты и вправду согласна? — удивилась Жерсанда. — Почему ты так внезапно изменила свое решение? Ты обещала подумать, я уже и не надеялась. Боже мой, какое облегчение!

Октавия заплакала. Для служанки слова Анжелины значили многое. Простая крестьянка, которой хозяйка дала начальное образование, гордилась, что умеет читать и писать. Ей так хотелось присутствовать на католических мессах! Она мечтала когда-нибудь войти в собор, под звон колоколов которого проходила ее жизнь, с тех пор как они поселились в Сен-Лизье. Вот уже несколько лет она думала о переходе в католическую веру, а теперь крещение ее так называемого племянника предоставляло Октавии прекрасную возможность для этого. Словно читая ее мысли, Анжелина добавила:

— Я поговорю с отцом Ансельмом, который крестил и впервые причащал меня. Он сострадательный человек и, к тому же, широких взглядов. Он с радостью примет в свою паству и тебя, и твоего племянника. Правда, мой малыш? Мсье Анри де Беснак! Ты родился в пещере, бесфамильный, но над твоей колыбелькой склонилась добрая фея.

И Анжелина поцеловала сына в лобик. Малыш радостно засмеялся и в ответ тоже поцеловал Анжелину, правда, неумело.

— О, какая радостная сцена! — воскликнула Жерсанда. — Мои дорогие дети, как я вас люблю!

Переполненная эмоциями, старая дама, внезапно побледнев, тихо направилась к креслу-качалке. Слабым голосом она сказала:

— Анжелина, ты сторицей платишь мне за благие дела, которые я делала из чистого эгоизма… Прошу тебя, Октавия, налей мне ликера.

— В последнее время вы злоупотребляете им, мадемуазель, — заметила служанка.

— Господи! Я делаю то, что хочу. Разве я виновата, что мне пришлось пережить столько радостных потрясений? Длинная вчерашняя исповедь измотала меня. Я вся на нервах.

Анжелина слушала их, ослепительно улыбаясь. В просторной гостиной пахло воском, горящими поленьями и лавандой, сухими цветами которой были наполнены полотняные мешочки. Жерсанда де Беснак разложила их на колпаке камина. Она всегда покупала мешочки с лавандой летом, хотя для этого ей приходилось ездить в Тулузу.

«Здесь я обрела вторую семью, — думала молодая женщина. — Здесь все мне дорого: книги в переплетах, безделушки, красные бархатные портьеры, мешочки с лавандой, изящная фарфоровая посуда. Но самое чудесное — это дружба, которой удостоили меня Жерсанда и Октавия, их преданность мне».

Вдруг Анжелина услышала свой голос:

— Я не оценила всю значимость вашего предложения, мадемуазель. Анри будет навсегда избавлен от горькой судьбы, уготованной байстрюкам — этим невинным детям, рожденным вне закона. Боже, как мне тяжело произносить столь несправедливое слово! Я сделаю все, чтобы он был достоин вашей доброты, чтобы вырос честным, порядочным человеком, таким же великодушным, как вы.

— Не сомневаюсь, малышка, — откликнулась старая дама, сделав несколько глотков черносмородинного ликера.

Анжелина поставила сына на пол, чтобы он мог порезвиться вволю. Но малыш засеменил к Октавии, вдруг начав тереть кулачками глаза.

— Наш маленький принц хочет спать, — сказала служанка. — Он всегда спит после обеда. Анжелина, хочешь уложить его? Надо только сменить пеленки и спеть колыбельную. До чего же я глупая, что напоминаю тебе! Ты сама все знаешь.

— Да, конечно хочу. В Тулузе мне больше всего не хватало этих моментов.

— Ты пообедаешь с нами? Мы сможем поговорить, — спросила мадемуазель Жерсанда.

— Нет, я обещала отцу пообедать с ним. Наверное, он уже нервничает.

Анжелина унесла Анри в другую комнату. Она закрывала ставни, а ребенок терпеливо ждал, сидя на красном шерстяном ковре. Занимаясь малышом, молодая мать испытывала удивительную нежность и удовлетворение.

— А для чего эти ножки? — напевала Анжелина. — Какие они маленькие, эти ножки! А круглый животик? А подбородочек?

Ребенок заливисто смеялся. Молодая женщина, расчувствовавшаяся от доверия к ней малыша, надела на него пижамку.

«До чего же удивительны различия между малышом и взрослым человеком! — думала Анжелина. — В один прекрасный день Анри станет взрослым и сильным. У него отрастут усы и борода… Потом он познает, что такое любовь. Я научу его вежливости, нежности и уважению к даме».

Анжелину преследовал образ Блеза Сегена. У нее было впечатление, что ей пришлось вступить в схватку с животным во время гона. Она не чувствовала ни стыда, ни унижения — ничего, кроме гнева. И еще она почувствовала прилив новых сил. «Если понадобится, я снова вступлю в схватку, — подумала она. — Но не буду кричать и царапаться. Я буду действовать хитростью. Если когда-нибудь у меня родится дочь, я научу ее защищаться от подобных личностей».