Карфагенский фронт начал постепенно отступать, пока, наконец, не сломался. Полибий объясняет это тем, что вторая линия не подошла на помощь первой, как это сделали римляне. Вместо этого «она трусливо подалась назад и не поддержала наемников».[600] Судя по этим словам, Полибий перепутал два типа формирований и их тактические функции. Вторая линия действовала так не от трусости, отказываясь наступать; скорее воины действовали согласно приказам и в соответствии с тактическим планом Ганнибала.

Неправильное понимание Полибием эшелонной тактики заставляет его думать, что, когда воины первой линии увидели, что остались без поддержки, они «повернулись лицом к своим: одни пытались найти прибежище во второй линии, а другие, поняв, что их сначала оставили без помощи, а теперь отгоняют, стали избивать своих, не принимавших их к себе».[601] А дальше он пишет, что одновременно происходило как бы два сражения, когда «карфагенянам приходилось биться одновременно с неприятелем и со своими товарищами».[602] К обвинению в трусости он добавляет обвинение в глупости, поскольку непонятно, почему на раненых и напуганных отступающих солдат нападают их же товарищи. Или этого просто не было, или Полибий все сильно преувеличил.

Скорее всего, карфагенский фронт отступил под натиском римлян. Поскольку гастаты преследовали наемников, увеличивая расстояние между собой и принципами, вторая карфагенская линия по приказу Ганнибала перешла в атаку, пытаясь заманить в ловушку римлян. В неразберихе рукопашного боя по ошибке вполне могли быть убиты своими же товарищами некоторые наемники и римляне. Может, Полибий это имел в виду. Как-то не верится, чтобы две карфагенские линии сражались друг с другом, одновременно отбивая атаки римлян.

Полибий противоречит сам себе, когда дальше пишет, что контратака второй карфагенской линии «даже привела некоторые манипулы гастатов в замешательство», что потребовало действий со стороны «офицеров принципов», которые «удержали их строй».[603]

Иными словами, контратака карфагенской второй линии была настолько сильной, что гастаты дрогнули, вынуждая принципов вступить в бой, чтобы остановить атаку. Сципиону для удержания фронта пришлось перейти к фаланге. Теперь речи не шло об использовании эшелона для маневрирования. Две римские линии вступили в бой со второй карфагенской линией, значительно уступающей им в численности. Они продолжали биться до тех пор, пока «большинство наемников и карфагенян не было перебито на месте, либо своими, либо гастатами».

Но в итоге они побежали, и «Ганнибал не позволил им войти в ряды своих ветеранов; он приказал своим задним шеренгам навести копья и сдержать приближающихся, и им пришлось спасаться на флангах или в открытом поле».[604] Такое поведение Ганнибала объяснимо. Он собирался использовать ветеранов, еще не вступавших в бой, для нанесения решающего удара по уставшим римлянам, которые уже успели понести потери в предыдущем бою. Разрешить напуганным, раненым, усталым воинам влиться в ряды ветеранов означало подорвать их моральный дух и нарушить строй. Позже остатки первых двух линий, отойдя на фланги, перегруппировались и пошли в наступление вместе с ветеранами.

Успешное наступление карфагенян вызвало некоторую растерянность в рядах Сципиона. Ливий отмечает, что «гастаты в строю шли первыми, преследуя врага, пробираясь, кто как мог, через горы тел и оружия, через лужи крови — ряды их расстроились, соединения перемешались. Заколебались и ряды принципов, ведь впереди себя они видели рассыпавшийся строй».[605] Поле битвы было загромождено трупами и оружием до того густо, что римское наступление остановилось: солдаты спотыкались о мертвые тела и поскальзывались в лужах крови, знамена заколебались, боевой порядок распался.[606] Динамика боя внесла свои коррективы в план Сципиона, и он понял, что подвергнется контратаке Ганнибала.[607]

Он, безусловно, понимал, что сильно рискует. Если перед битвой ему не было известно ни о позиции, ни о численности старой гвардии Ганнибала, то теперь он понял, какую угрозу она представляет для его армии. А где же его конница? Единственное, что ему оставалось, — это тянуть время и надеяться, что Лелий и Масинисса должны скоро вернуться. Сципион велел подать трубой сигнал к сбору. Он перегруппировал гастатов перед тем местом, где только что шел бой, и против вражеского центра[608] и «приказал принципам и триариям построиться, пробравшись сквозь мертвых, встать в плотном строю на обоих флангах в одной линии с гастатами».[609] Сципион приказал унести с поля боя раненых и приготовился встретить атаку Ганнибала.

Но Ганнибал не спешил переходить в наступление. Почему Ганнибал не бросился в атаку с 15 тысячами свежих воинов, размешенных всего в двухстах ярдах от ослабленного центра Сципиона? Возможно, на него повлиял тот факт, что Сципион смог относительно быстро собрать и перестроить свою армию в одну линию. Ганнибал тоже мог использовать паузу для того, чтобы перестроить свои линии. В каждой римской манипуле был трубач, который мог быстро передавать поступающие команды. У Сципиона не заняло бы много времени, чтобы отдать команду, а у армии — чтобы выполнить ее. Сципион мгновенно устранил беспорядок, намечавшийся в рядах его армии. Однако Ганнибал не воспользовался возможностью напасть на римлян, когда Сципион занимался перестроением армии.

При перестроении Сципион учел состояние своих воинов, а потому в центре разместил более усталых гастатов, поставив на фланги более сильных и свежих принципов и триариев. Кроме того, если перед битвой у Ганнибала было численное превосходство в пехоте, то теперь его не стало. В древности армия-победитель могла ожидать, что ее потери убитыми будут составлять 5,5 процента, а ранеными 6 процентов от общей численности.[610] Потери побежденной армии составляли убитыми примерно 37 процентов, а ранеными 35 процентов.[611] Как правило, эти потери армии несли после того, как попадали в окружение или были захвачены в ходе преследования. Однако многие воины Ганнибала из первых двух линий, сбежавшие в тыл, либо имели незначительные ранения, либо вообще не были ранены. Если мы согласимся, что количество убитых и раненых из этих двух линий составляло половину от обычных потерь, то есть от 72 процентов, то получается, что более 60 процентов солдат, или примерно 12–14 тысяч человек, дошли до последней линии живыми или с незначительными ранениями.