По-моему, Рейбёрна совсем не следовало развлекать такими плачевными рассказами, но история Стива заключала в себе здравую мораль и, передавая ее, грузовой агент хотел убедить товарища, что он обязан поправиться от своей болезни.

Не знаю, произвела ли на больного благоприятное впечатление болтовня словоохотливого Янга, но он отлично спал эту ночь, чего с ним не случалось уже несколько недель, а на следующее утро проснулся бодрым и свежим, так что в нас воскресла надежда на счастливый исход его недуга.

Янг очень быстро настрелял нам дичи на завтрак, а когда мы утолили голод, он отвел меня в сторону и сказал:

– Теперь, профессор, нам с вами нужно вернуться в ту проклятую яму и взять оттуда, что мы найдем ценного. Кажется, там немного добра, но все-таки лучше что-нибудь, чем ничего. Этакая жалость, что мы не могли забрать с собой золото, хранившееся в кладовых; ведь оно обогатило бы нас на всю жизнь!.. По моему расчету, там были миллионы и миллионы. А между тем, что толку в этой находке! Уж точно: по усам текло, да в рот не попало! – заключил Янг с печальным вздохом. – Поэтому заберем, но крайней мере, все, что можем, – продолжал он более веселым тоном. – Ведь в комнате Муллинса целый ворох золотых ящиков и кувшинов. Да, пожалуй, и в глиняных горшках найдется что-нибудь ценное. Во всяком случае, надо посмотреть; Рейбёрну сегодня гораздо лучше, да и Пабло пришел в себя; теперь он может ходить за больным.

Я, со своей стороны, не соблазнялся драгоценными вещами в комнате сокровищ царя Чальзанцина, но мне очень хотелось завладеть старинной астролябией и познакомиться с содержимым золотых ящичков и сосудов, в которых могли заключаться любопытные предметы огромной археологической ценности. Узнав о нашем намерении, Рейбёрн охотно согласился остаться один, после чего Янг зажег фонарь и мы пустились в путь. При входе в комнату сокровищ мной овладел благоговейный трепет. Когда мы были здесь в первый раз, то смертельная опасность, грозившая нам, сцена в молельне, а затем радость, когда мы открыли путь к спасению, заставили меня отнестись слишком равнодушно к найденному кладу. Между тем он пролежал здесь целую тысячу лет и представлял наследие самого умного и интересного народа, обитавшего в доисторические времена на американском материке. Только теперь, в спокойном состоянии духа, я мог оценить всю важность сделанного нами открытия, и окружающие меня остатки седой древности внушили мне такое почтение, что я колебался некоторое время, прежде чем коснуться этих предметов, которые в моих глазах были священными.

Но в натуре Янга не было почтения к антикварным сокровищам и редкостям; вообще он не привык благоговеть перед чем бы то ни было, и пока я стоял в нерешительности возле статуи Чак-Мооля, грузовой агент с живостью крикнул мне:

– Да идите же скорее сюда, профессор! Теперь нам никто не помешает. Ведь мы сами нашли этот клад, и он по праву принадлежит нам. Не правда ли, эта комната похожа на кладовую москательщика: столько здесь разных горшочков, кувшинов и ящиков на полках! Вот мы сейчас посмотрим, что в них есть: скорее всего, что они пусты, впрочем, здесь, пожалуй, сложены бриллианты, а ведь это было бы недурно!

Говоря таким образом, Янг запустил руку в один из глиняных сосудов; вдруг оттуда поднялось такое облако пыли, что бедняга принялся чихать без передышки на всю комнату и даже был не в силах рассмотреть какой-то маленький предмет, который держал между пальцами. Наконец, отдышавшись немного, он обратил на него внимание и воскликнул с досадой:

– Э, да это просто дурацкий наконечник стрелы.

Я невольно расхохотался, принимая у него из рук любопытную вещицу: для меня этот прекрасно выточенный кусочек агата был несравненно драгоценнее бриллиантов. Но все мои попытки заинтересовать Янга таким великим открытием остались тщетными. Напрасно говорил я ему, как важно для науки такое наглядное доказательство высокой степени культуры, достигнутой доисторическими расами Америки, что ясно выражалось в артистической обработке такого необычайно твердого и вместе с тем красивого камня, как бывший у нас в руках агат. Наконец любопытно было и то обстоятельство, что древние ацтеки так заботились о военном вооружении; однако все мои слова пропадали втуне. Янг не только оставался к ним совершенно равнодушен, но даже выказывал явную досаду.

– Ах, пойдите вы с вашими доисторическими расами, – нетерпеливо прервал он меня, – вся эта куча не стоит не единого цента, и только такому ученому чудаку, как вы, может прийти в голову восхищаться подобной дрянью. Если ваш древний король находил нужным прятать под семьюдесятью замками этакий хлам, вероятно, он был не в своем уме. Но, пожалуй, этот горшок попал сюда по ошибке, надо осмотреть остальные.

С этими словами он осторожно, чтобы не поднять пыли, опустил руку в другой сосуд и опять ужасно рассердился, вытащив оттуда наконечник копья. Однако Янг все еще не терял надежды отыскать что-нибудь, представляющее действительную ценность, а потому продолжал поиски, мотивируя свою настойчивость великодушным желанием дать возможность царю Чальзанцину оправдаться в наших глазах. Все сосуды, стоявшие рядами по двум сторонам комнаты, были тщательно осмотрены им. Но его раздражение все возрастало по мере того, как осмотр приходил к концу, и в сосудах не оказывалось ничего, кроме наконечников стрел и копий да зубчатых полосок агата, из которых приготовлялось острое лезвие маккагуитлов. – ацтекских мечей. Что же касается меня, то я приходил в восторг от всех этих вещиц и не мог достаточно налюбоваться совершенством их отделки, хотя они вышли из рук мастеров еще в отдаленный период каменного века.

– Час от часу не легче, – сердито бормотал товарищ, переходя на третью сторону комнаты и открывая один из золотых ящичков. – Тут ничего нет, кроме разрисованной оберточной бумаги, вроде вашей пресловутой грамоты, которая завлекла нас в эту злополучную погоню за кладом. Вы, конечно, подпрыгнете до потолка от радости при такой находке!

В самом деле, я вскрикнул от восторга, наклоняясь над ящиком, в котором хранилось такое неоценимое сокровище. Тогда Янг презрительно фыркнул и прибавил:

– Вы больше интересуетесь старым хламом, чем золотыми долларами. Конечно, о вкусах не спорят, и потому на свете столько людей, непохожих друг на друга.

Но я не слушал его, быстро просматривая бесценные манускрипты, и был на седьмом небе, убедившись, что во всех золотых ящичках, которых было девять, заключались такие же сокровища. В дополнительном томе к моему сочинению «Условия жизни на североамериканском континенте до Колумба» эти чудесные манускрипты воспроизведены в натуральную величину, и, когда эта замечательная книга появится в печати, образованный мир признает великую важность сделанного мной открытия. Достаточно упомянуть, что найденные в сокровищнице грамоты, составляют полную последовательную хронику ацтекских племен; но главная ценность этой коллекции заключается в том, что сбивчивые живописные грамоты дополнены здесь идеографическими надписями позднейших времен, смысл которых мне удалось понять благодаря указаниям нашего доброжелателя – азтланекского архивариуса. Короче, мое открытие стоит археологической заслуги Буссара; как знаменитый камень, найденный в Розетте, дает ключ к египетским иероглифам, так и подписи на ацтекских грамотах вполне объясняют загадочный смысл их живописных изображений. Когда безусловное значение моей находки представилось мне во всей ясности, меня кинуло в дрожь, и я чуть не выронил из рук драгоценных манускриптов; слезы радости застилали мне глаза, так что я перестал различать разрисованные буквы и все вокруг передо мной на одну минуту оказалось как в тумане.