При таком состоянии Пабло с нашей стороны было бы немного рискованно доверить ему такой ответственный пост, если бы мы в самом деле предвидели возможность вторжения врагов в кладовую царя Чальзанцина; но, благодаря скрытности верховного жреца, нам нечего было опасаться, и мы поступили так только из благоразумной предосторожности.

Рейбёрна мы оставили в каморке внизу лестницы. Сделав последние распоряжения, мы прошли через расщелину в скале, образовавшуюся, по-видимому, естественным путем, и вступили в пещеру таких больших размеров, что свет нашего фонаря не достигал ни до ее потолка, ни до задней стены. Хотя протоптанная тропинка, по которой мы пошли, поднималась в гору и была довольно крутой, мы без особенных усилий подвигались вперед, потому что большие камни, усыпавшие пол пещеры, были тщательно сдвинуты в сторону и не попадались под ноги. Только в одном месте тропинка огибала обрыв над темной пропастью, откуда доносился шум воды, и здесь наш путь становился несколько опаснее.

Мы продолжали подниматься, по крайней мере, в течение часа, после чего повернули за угол и увидели перед собой слабый свет. Но он виднелся так далеко, что его можно было заметить только закрыв фонарь и на минуту зажмурив глаза; когда же мы сделали еще один поворот, то не сомневались более, что вдали виднеется светлое пространство. Янг крикнул от радости и мы ускорили шаги, желая поскорее насладиться видом солнечных лучей. Вдруг дорожка повернула вниз, а за третьим поворотом в пещере сделалось так светло, что нам не было более надобности в фонаре; под влиянием невольного порыва мы крикнули на этот раз оба вместе и бросились вперед бегом. Наконец последний поворот привел нас к выходу из пещеры и перед нашими глазами как олицетворение приволья и свободы открылась обширная равнина, утопавшая в ярком дневном сиянии. Мы точно окаменели от изумления и радости, потому что никакие слова не могли выразить волновавших нас восторженных чувств. И вдруг легкий ветерок донес до нашего слуха отрывистые звуки свистка со стороны долины. Они раздавались совершенно явственно, несмотря на далекое расстояние. Янг вздрогнул, заслышав знакомый сигнал и обернувшись ко мне с поднятой рукой, вымолвил дрожащим голосом:

– Профессор, это свисток локомотива! Ишь как заливается, леший эдакий! – такими нелепыми словами, имевшими для нас, однако, глубокий смысл, приветствовал грузовой агент наше освобождение.

В скором времени мы вернулись к Рейбёрну; идти по знакомой дороге, да еще под гору, было, конечно, легче, и обратный путь мы прошли быстро. Увидев наши радостные лица, больной товарищ немного ожил и ободрился.

– Собирайтесь с силами, дружище! – весело крикнул Янг. – Мы отыскали наконец выход из этой проклятой ямы; скоро вы опять увидите божье солнышко и подышите свежим воздухом, который необходим для каждого белого, как пища и питье.

При этих словах глаза Рейбёрна еще более прояснели, на его мертвенно-бледных щеках даже заиграл румянец, когда мы сказали ему, что нашли прямой путь к жизни и свободе.

– Где же наш падре? – спросил раненый, когда мы подняли носилки, а Пабло, с фонарем в руке и с Эль-Сабио на поводке, зашагал впереди. К счастью, Рейбёрн не видел лицо Янга, когда тот проговорил:

– Падре?.. Он ушел вперед. А вы не болтайте много, Рейбёрн, вам это вредно; да и нам трудно разговаривать, неся такую ношу. Ну, двигайтесь, профессор! А ты, Пабло, – прибавил грузовой агент ломаным испанским языком, – смотри осторожнее неси фонарь, не то я проломлю тебе башку.

Хотя Рейбёрн страшно исхудал, нам было тяжело нести его в гору, даже если бы мы сами были здоровы и сильны, но жизнь в заточении изнурила нас и мы с трудом подвигались по скалистому грунту; только надежда и радость поддерживали наши ослабевшие силы. При таких условиях наш переход совершался чрезвычайно медленно; мы часто останавливались для отдыха и солнце опустилось уже до уровня отдаленных гор на горизонте, когда наш кортеж достиг края обширной равнины, простиравшейся на запад, и утомительное путешествие было окончено. Однако мы забыли всякую усталость при взгляде на больного товарища. В его чертах отражалась глубокая ограда, когда он окинул глазами широкий простор залитого солнечным светом ландшафта, жадно вдыхая целебный свежий воздух. Его душа переполнилась благодарностью, когда несчастный почувствовал себя наконец в безопасности и на свободе.

У самого выхода из пещеры, но в ее стенах, откуда расстилался вид на живописные окрестности, мы устроили для Рейбёрна постель из мягких сосновых веток, наложив их густым ровным слоем, чтобы ему было удобнее лежать. Мы предвидели, что пройдет много дней, пожалуй, даже недель, прежде чем он будет в состоянии предпринять утомительный путь через горы, чтобы снова вернуться к цивилизованному миру и домашнему очагу. К счастью, поблизости отыскался ключ прозрачной и холодной воды, пробивавшийся из скалистого уступа в пещере. А вокруг водилось столько дичи, что Янг без труда настрелял из револьвера с полдюжины перепелов, так как они вовсе не отличались пугливостью; сверх того он поймал руками кролика, выскочившего у него из-под ног. Таким образом мы приготовили отличный ужин; еда настолько подкрепила Рейбёрна, что у него заметно окреп голос и он стал переворачиваться на постели без нашей помощи; это подало нам надежду на его выздоровление. Теперь мы только старались скрыть от него трагическую смерть фра-Антонио из боязни, что больной не перенесет такого горя; нам удалось на время усыпить его подозрения, рассказав ему, будто бы францисканец отправился отыскивать ближайший город, чтобы привести оттуда лошадей и проводников. Янг по-своему старался ободрить товарища.

– Видите, любезный, – говорил он ему, – вы непременно должны выздороветь, во что бы то ни стало. Подумайте только, ведь вам будет чертовски стыдно признаться на том свете, что вас укокошил какой-то паршивый индеец. Это напоминает мне историю бедного Стива Голлиса. Вы помните этого человека, Рейбёрн, или никогда его не видали? Он был почтенный железнодорожный кондуктор, прослуживший на линии Старой Колонии и в других местах более двадцати лет. Когда я с ним познакомился, Стив Голлис ездил с курьерским поездом из Бостона к пароходной пристани на Фолл-Ривере – то был самый важный поезд на проклятой старой дороге! Стив имел собственный домик недалеко от Брентри и, сменившись с дежурства, всегда доезжал на поезде № 2 до этой станции, а оттуда шел пешком по полотне. Никто не знает, как это случилось – потому что Стив не брал в рот ни капли хмельного – только однажды, когда он возвращался домой, товарный поезд № 15, шедший из Бостона в Нью-Порт, задел и помял его, так что бедняга вскоре отдал Богу душу. Впрочем, он не был сразу убит и я еще успел навестить его, потому что ужасно любил старика Стива. Прихожу к нему, он лежит в постели и чуть дышит; однако, увидев меня, старик немного оживился, протянул мне руку и поздоровался со мной.

– Как вы себя чувствуете? – спрашиваю его. «Очень плохо», говорит Стив. Сказал эдак и замолчал, лежит себе смирно. Потом вижу: собирается он с духом что-то сказать. Наклонился я к нему, а он и шепчет мне со стоном: «Подумайте, каково это, что меня переехал товарный поезд малой скорости! Это мне больнее всего – горше смерти. Я ничего бы не сказал, если бы мне пришлось попасть под экспресс – пускай себе… А то прослужил я на железной дороге более двадцати лет и вдруг угодил под проклятый поезд малой скорости!» Тут Стив перевернулся, простонал еще разок и скончался.