Эйдан не дал мне упасть на камни. Не то чтобы он меня поймал, а просто я свалилась на него. Мы рухнули наземь нелепой кучей шелка, атласа, грязи и щебня. Эйдан, обхватив меня, уткнулся мне лицом в голую спину. Пытаясь перевести дух, он пробормотал:

— Надо тебя поскорее переодеть в доспехи, а то я нипочем не смогу думать о деле.

Я стряхнула его руки и вскочила, от души врезав ему локтем под ребра так, что он ахнул. Нашел время пороть чушь.

Тарвил говорил, что кухня находится в пятидесяти шагах левее лестницы, и я, решив не проверять, идет ли Мак-Аллистер за мной, начала красться вдоль утеса. Мимо пронеслись три воина с факелами, мы в панике вжались в камень, но они глядели прямо перед собой и не заметили нас.

Мы бегом бросились к тайнику Тарвила. Это была щель глубиной по пояс между задней стеной ветхого сарайчика и пологим каменным склоном. В углу, заваленном костями и падалью — следами хищников, которые забредали в лагерь в поисках отбившихся от стада овец, — пряталась моя сумка. Я не отважилась даже переодеться — нельзя было оставаться здесь, потому что элимов могли заставить выдать наш план. Я схватила сумку, и мы кинулись прочь от загонов и сараев к середине лагеря.

Он был не похож ни на Фандин, ни на Кор-Неуилл. Загоны, бараки, дом для служанок и кузница были построены на широком уступе у подножия утесов. Край уступа обрывался к середине долины крутым каменистым склоном. Хижины Всадников теснились у склона далеко внизу.

Чем дольше мы шли, тем сильнее мне хотелось поскорее надеть сапоги. После полудня прошел дождь, пепел, покрывавший скалы, превратился в густую черную мерзость, и при каждом шаге у меня замирало сердце — еще, чего доброго, порежу ногу о драконью чешуйку! Отовсюду слышались крики, дважды мы кидались в сторону, пропуская патрули. Похоже, трех абертенских драконов охраняет не меньше пяти сотен Всадников.

В третий раз едва не наткнувшись на солдат и переждав, когда Мак-Аллистер придет в себя после очередного драконьего вопля, мы бросились через пустырь к каменистому обрыву и съехали по нему в среднюю часть лагеря. Поглядев из укромной ниши в скалах в разверзшуюся под ногами пропасть внизу, в каких-то пятистах шагах, мы увидели кая, которого искали.

Зверь был неимоверно стар; брови у него были толстые и узловатые, как старые дубы, на шее зияла впадина, в которую вошел бы добрый полк, чешую в несколько слоев покрывали паразиты-джибари. А правое плечо, вместо того чтобы длинной плавной линией уходить в бугристые мышцы, было искривлено и торчало, словно кай сломал его и оно неправильно срослось. Правое крыло оказалось выше левого, но увечье было старое: на месте перелома так и кишели джибари, и оба крыла с равной яростью ударяли в землю, стремясь освободиться от сковывающих их цепей.

— Гляди, гляди, птицы! — Мак-Аллистер в волнении схватил меня за плечо.

И правда: вокруг дракона вилось тысяч пять маленьких темных пятнышек — они подбирали объедки с оплавленной земли, теснились, чирикая и щебеча, на спине и плечах зверюги, умудряясь не попадать в струйки пламени, вырывавшиеся из пасти. Однако общество такой твари вовсе не сахар: то ковыляя, то взлетая, дракон подобрался к загону, в котором жалось друг к другу с полсотни блеющих овец. Из разинутой пасти взвилась дуга оранжевого пламени. Раздался злобный рев, такой громкий, что у меня едва не лопнул череп. Глаза зверя казались провалами в никуда, а могучий хвост яростно хлестал съежившуюся землю. Легчайшим движением когтистой лапы тварь превратила ближайшую овцу в кровавую корчащуюся груду. Дракон снова зарычал, челюсти сомкнулись, из пасти вместе с пламенем выплеснулась кровь.

Эйдан отшатнулся и сполз на землю, прислонясь к скале, которая пряталась в такой густой тени, что ни лунный свет, ни драконье пламя не могли нас выдать. Я чувствовала на себе взгляд его темных глаз, взгляд человека, кровавыми слезами оплакивающего своего потерянного бога.

— Как же мне все это сделать, Лара? — В голосе его звучали отчаяние и мука.

Никогда не была я ближе к позорной, непростительной, невообразимой слабости, чем в тот миг. Но ответить я не успела: снова раздался звериный крик. Словно труба герольда, зовущая в битву, он напомнил мне, где я, кто я и что я такое.

Я вывалила на землю содержимое сумки — то, что было смыслом моей жизни.

— Молчи, — приказала я Эйдану, когда затих пронзительный драконий скрип — как тупым ножом по кости. Не думая ни о чьей стыдливости, я сорвала с себя фальшивую шкуру из грязного драного шелка и надела собственную — полотно, грубую шерсть, кожу, вонючие доспехи моего клана. Скрутив волосы так, что стало больно, я напялила войлочный шлем, а потом свернула хлыст и тщательно уложила острые стальные наконечники, не обращая внимания на то, что могу этим кого-то смутить.

Луна пролезла-таки в наше убежище, загнав Мак-Аллистера поглубже в тень и блеснув на крышке жестяного сундучка, лежавшего у моих ног. Пора. Этот певец собирается погибать, и он заслуживает того, чтобы узнать правду, пока разум не покинет его, охваченного пламенем, вместе с последним криком. Конечно, лучше бы ненависть и месть столкнули его с этого пути, но, боюсь, этому уже не бывать, а поэтому лучше, не теряя времени, дать ему прочесть те страницы из книги Нарима…

— Дальше будет вот что, — отрывисто сказала я. — Я скажу все так, как говорят в Клане во время ритуала связывания. Произнесу все семь заклинаний. За это мне вековечное проклятие. Когда кай будет готов, в тот миг, когда по ходу ритуала Всадник с камнем кая выходит ему навстречу, я подниму левую руку. У тебя будет примерно полминуты на все, что ты придумаешь, чтобы спасти себе жизнь.

Он хотел что-то сказать, но я ему не позволила. Еще слово — и я упаду в обморок.

— Надо бы тебе кое-что вспомнить, прежде чем обращаться к зверю, — сказала я и, вытащив из сундучка книгу Нарима, открыла ее на странице, которую писали восемнадцать лет назад. Я сунула книгу в руки, обтянутые грязными белыми перчатками, надела на шею кровавик и оставила Эйдана в расщелине читать о том, как я похитила его жизнь.

Двадцать шестой день месяца Вельи Год позора нашего четыреста девяносто седьмой Четвертый год царствования короля Девлина, человека.

О, как ликует сегодня сердце мое! Несомненно, Эйдан Мак-Аллистер — тот, кого мы ждали, Говорящий с драконами, — именно о нем говорил мне Джодар пятьсот лет назад. Этот мальчик поет о видениях драконов и повсюду следует за ними, не понимая, почему он так делает, и представления не имея о том, какие разрушения он сеет. В жизни не слышал подобной красоты, чистоты и правды. Да и сам он… Ничего лучше и желать нельзя.

Однако есть в этом великом открытии и горечь — хотя в сравнении с ним это сущие пустяки. Как мне рассказать певцу, что он несовершенен, — ему, этому мальчику, который не знает, кто он и на что способен? Как мне убедить его, что он должен оставить прежнюю жизнь на семь лет? В древние времена Джодар говорил нам, что Говорящему с драконами нужно время молчания, и хотя мы не понимаем, зачем это нужно, его словами пренебречь нельзя. А что если Мак-Аллистеру не хватит сил на то, чего мы хотим? Он же человек. Он совсем молод. Людей так легко отвлечь — обычный недостаток тех, чей век столь короток. Людям нужны разгадки всех тайн.