«Вы находите его имя замечательным? БОЛЬШОЕ СПАСИБО!»

«Ой, да ладно. Я думаю, любая собачья кличка замечательная, если это только не Бобик или Дружок. Кстати, что главный мужчина дома думает о вашем четвероногом друге?»

«Он не главный мужчина дома».

«Ну да, меня вы можете обмануть. Вы даже ЕГО можете обмануть, раз уж на то пошло».

Чтобы очухаться от этого, мне нужно некоторое время. Придя в себя, я набираю:

«Это сложно».

«Он собирается в ближайшее время съехать?»

«Какой милый разговор. Пора мне собаку кормить».

Через несколько дней, когда я на работе, в «Наши корешки» приходит старичок. Он выглядит как человек, которому адски нужно спросить о чем-то важном, поэтому я интересуюсь, могу ли чем-то помочь ему.

— Нет, — говорит он и украдкой озирается по сторонам, будто уверен, что я прячу что-то от него в ветвях пальмы.

Тогда я оставляю его наедине с его мыслями. Он бредет к холодильнику и стоит, руки в карманы, глядя на тугие маленькие розочки, потом идет дальше, посмотреть на пушистые зеленые веночки, а потом его взгляд внезапно устремляется на меня.

Я быстро опускаю глаза к прилавку.

Он откашливается, и я улыбаюсь ему. Наши глаза встречаются.

— Боюсь, я пока не готов, — заявляет он внезапно.

И ни с того ни с сего уходит из магазина.

Будь я другим человеком — скажем, Бликс, — возможно, я ринулась бы за дверь и окликнула его. Возможно, я сказала бы: «Но, сэр, все ведь всегда о себе так думают, что я, мол, пока не готов. По вашему виду ясно, что вы сию минуту созреете».

Но я — это я. Марни Макгроу. Поэтому старичок удаляется прочь по улице.

«Два месяца назад я был с Бликс, когда она умерла».

Я иду из «Наших корешков», и вокруг темно: мы уже перешли на зимнее время. Идти приходится быстро, потому что чертовски холодно. Но это сообщение заставляет меня застыть на месте. Я прислоняюсь к почтовому ящику и набираю:

«Мне надо поговорить о ней. Можно я зайду?»

«Нет. Хотя может быть. Да. ОК».

«Вы все варианты перебрали. Скажу вот что: я принесу курочку, потому что проголодалась».

Я жду, что он напишет, и когда он не отвечает, захожу к Пако и покупаю курицу гриль, пюре и брокколи. Стоящий за высоким прилавком в передней части магазина Пако сегодня шальной от радости, но говорит, что не может сказать мне, в чем дело. Пока не может, но уже скоро. Тем не менее, вручая мне пакет с покупками, он обходит прилавок и заключает меня в объятия.

— Сколько народу у вас сегодня кормится? Вы одна или еще этот ваш bandito? — Он корчит гримасу. Простите, не следовало мне этого говорить.

— Что за bandito? Ах, это вы про Ноа? Пако, он — внучатый племянник Бликс.

— Не нравится он мне. — Пако поворачивается к своему помощнику, Джорджу, который сидит на корточках, расставляя товар по нижним полкам.

— Он никому не нравится, — смеется Джордж. — Он даже Бликс не нравился.

— Смеешься, что ли? — говорит Пако. — Уж Бликс-то он особенно не нравился. — А потом добавляет: — Ладно, надо прекращать такие разговоры. Потому что он нравится Марни. Простите.

— Ну, ужинать я в любом случае собралась не с ним, — говорю я, — а с Патриком.

— О-о, с Патриком! — произносят они в унисон и переглядываются.

— Что? Что не так с Патриком?

— Ничего, с ним как раз все в порядке. Значит, вы навещаете Патрика. Вот вам еще пюре. Патрику надо есть картошку. И косточка вашему песику. Передайте Патрику, что привезли миндальную муку, которую он хотел. И ирландское масло.

— Давайте я заплачу и отнесу ему все это. Чтобы Патрику лишний раз не бегать.

Джордж издает короткий смешок:

— Вернее сказать, чтобы мне лишний раз не бегать.

— Патрик сюда не ходит, — объясняет Пако. — Мы носим ему покупки на дом.

— О-о, — говорю я, — конечно.

Я звоню в дверь Патрика, и он впускает меня в дом. Я замечаю, что сегодня на нем нет толстовки, поэтому он выглядит куда приветливее, чем обычно, и уж точно не так зловеще. Вдобавок ко мне выбегает Рой — без сомнения, чтобы поздороваться с цыпленком гриль. Но у меня все равно возникает ощущение, что в кои-то веки они оба рады меня видеть. Должно быть, инцидент с омарами прощен.

В квартире стоит чудесный запах выпечки, которую только-только вынули из духовки.

— Ванильный чизкейк, — сообщает мне Патрик. — Это моя классика жанра.

Я отдаю ему миндальную муку и масло, отчего вид у него становится, как у ребенка в Рождество.

— Это самое лучшее масло! Давайте я вам деньги верну, — предлагает он, но я отмахиваюсь и несу все в кухню.

Потом, как иногда со мной бывает, я вдруг вспоминаю, что у меня есть собака. С которой нужно гулять. Часто. Это не самое приятное открытие мне пришлось сделать опытным путем. А еще псу нужно общество. Иначе ему одиноко.

Я сморю на Патрика извиняющимся взглядом.

— Мне нужно выгулять Бедфорда. Это недолго, потом я сразу вернусь. Если хотите, начинайте есть без меня. Уже поздно, я знаю.

— Нет-нет, я вас дождусь.

— Ой, спасибо. Я быстро!

Бедфорд безумно счастлив меня видеть. Рою до него далеко, не могу представить, чтобы кот так радовался, даже если расстарается изо всех сил. Я вынимаю пса из вольера, и он с развевающимися ушами бросается к входной двери. Я прицепляю к ошейнику поводок, мы спускаемся по ступенькам с крыльца, он мчится к пятачку земли с деревом гинко и выпускает длинную струю. Потом ему нужно обнюхать около пятидесяти объектов, а кое-что, вроде обертки от конфеты и набойки от чьего-то ботинка, вдобавок пожевать, предварительно остановившись. Я отбираю у него все это, и он быстренько обдумывает, достаточно ли хорошо мы знакомы, чтобы я могла позволять себе такие вольности. Победа остается за мной, потому что я знаю волшебное слово и не стесняюсь его использовать:

— Хочешь КУШАТЬ? Пойдем домой КУШАТЬ! Кушать!

Боже мой, еще бы он не хотел есть! Мы бежим рысью по ступенькам обратно в дом, и я кормлю Бедфорда на кухне, смешав сухой корм с влажным, который воняет просто ужасно. На кормежку уходит тридцать шесть секунд (я засекала), а потом я сообщаю псу плохие новости:

— Тебе придется вернуться в вольер, дорогой друг. — Он ложится, кладет голову на лапы и делает круглые невинные глаза. — Я знаю, милый. Но это ненадолго. Все потому, что Патрик боится, как бы ты не