— Мадам, у меня нет сил сдержать волнение. К сожалению, прилив чувств не самый удобный способ решить дело. Государственный министр должен доказывать свою благодарность иным способом.

— Как вы намерены поступить?

— Я напишу королю, мадам. Я объясню ему, что новая метресса повредит его репутации, его делам и вызовет опасения у Венского двора, который обратился именно к вам, мадам, ради заключения союза. Более того, я заявлю, что безусловно отказываюсь работать с другой женщиной, которая не будет иметь на меня никаких прав дружбы и признательности. Если король будет настаивать и объявит на весь свет о новой пассии, я буду умолять его разрешить мне подать в отставку.

Король недолго колебался. Уже через несколько дней мадам де Куаслен была вынуждена оставить Версаль. Она поселилась в пригородном имении, где о ней все вскоре забыли. Мне доводилось встречать её после революции. Это была миловидная статная старушка, не обращавшая внимания на ветер перемен. С лица у неё не сходила ироническая усмешка. По-видимому, она гордилась, что её система выживания оказалась наиболее действенной.

История с мадам де Куаслен наглядно продемонстрировала мне, что именно понималось под дружбой при французском дворе, вот почему на вопрос маркизы — может ли она считать меня своим другом? — я взял на себя смелость заявить.

— Я вам не враг, мадам.

Она оценила мою честность и не делала попыток помешать нашей дружбе с Людовиком. Конечно, за эту милость мне пришлось достойно отблагодарить маркизу. Её прельстила моя забавная диковинка — шкатулка со сменяющимися при нагревании изображениями на крышке.

Аббата Берни я не брал в расчет, между собой друзья называли его Бебе-молочница. Румяные щечки, маленький росток, округлые плечики, вместительное брюшко, лысеющая головка терзались лишь одним-единственным желанием — добыть кардинальскую шапку. Все остальное ему было глубоко безразлично. Понятна была радость Берни, когда в обмен на красную шапку он отказался от поста государственного секретаря по иностранным делам, который достался решительно лезущему в гору графу де Стенвилю.

Этот парень знал, что хотел, и брал, что хотел. Говорят, что писатель от артиллерии Шодерло де Лакло, автор скандальных «Опасных связей» списал своего Вальмона с графа де Стенвиля, будущего герцога Шуазельского, а в небезызвестной де Мертей узнавали его сестру, герцогиню де Грамон. Я охотно верю, потому что необычное, привлекающее внимание уродство Этьена Франсуа производило большое впечатление на слабый пол. Он умел прикинуться искренним, старался быть честным, безусловно был умен и коварен и обладал железной хваткой в практических делах. Шуазель походил на английскую собаку, называемую бульдогом, отличающуюся приплюснутым носом и отвисшими брыльцами. Этьена спасали глаза. В их взгляде отлично сочетались пылкость и наивность; когда следовало, во взоре можно было прочитать муку и страдание, отрешенную усталость, робкую надежду, неожиданное удовлетворение, огонь страсти, пылкий восторг и наконец — холодную немигающую жестокость. В подобных случаях он подмешивал к взгляду легкую усмешку. Шутил как палач… Добавьте огненно-рыжие волосы и свойственный всем рыжеволосым темперамент, и вы получите полное представление о моем лучшем в ту пору друге. Мы познакомились во время его очередного посещения Парижа, когда Стенвиля назначили послом при Венском дворе.

Вот те люди, которые окружали короля Людовика XIV. С его величеством мы коротко сошлись в попытке проникнуть в тайны природы. Для опытов он предоставил мне принадлежащий ему замок Шамбор, что на Луаре. Там я получил редкую возможность в спокойной обстановке закончить книгу, в которой были бы изложены основы стародавнего учения, которое теперь называют алхимией. В отличие от её цепкой, практичной сестры-химии, одним за другим отхватывающей у природы фундаментальные законы, это искусство учило науке самотрансформации и обретению смысла жизни.

Я никогда и никому не навязывал свои убеждения. Все эти годы я пытался внушить окружавшим меня людям две простенькие мысли, что устройство мира есть нравственная величина и невозможно «что-то» знать наверняка. Стоит только забыться и всерьез уверовать, что расчет и обязательная повторяемость опытов есть необходимое и достаточное условие истины, эта убежденность способна изувечить самого естествоиспытателя. Тайна несущественная по мнению старых университетских крыс добавка к знаниям — и есть та территория, которая принадлежит лично мне!

Я — её владелец! Возможно, в этом сказывается моя королевская кровь, но мне претит изо дня в день перемешивать соли, кислоты и прочие первичные субстанции с целью получения более действенного пороха или приятно пахнущего мыла. Я тоже занимался прикладными задачками и нашел рецепт красок, с помощью которых можно окрасить кожу любой выделки в любой тон и создать самосветящуюся картину. Эти открытия я совершил походя и, если честно, я бы не назвал их открытиями в полном смысле слова. Скорее усовершенствованиями секретов мастеров Исфагана, Дели, Агры, Бенареса, бельгийских городов, особенно Турне, парижских и итальянских искусников, угрюмых и жадных мастеров Нюрнберга и Франкфурта. Просто я видел дальше их, знал больше, тоньше чувствовал потребность в том или иной веществе. Вот почему все знатные дамы Парижа пользовались моими мазями, притираниями и душистыми питательными кремами. Занимался я и ароматическими соединениями. К сожалению, резкие дурманящие запахи претят мне, вызывают удушье. Я предпочитаю естественные ароматы греческого ореха, ландыша, свежесть горной воды.

Научился я варить стекло, которое после огранки невозможно отличить от самоцвета, возвращать жизнь жемчужинам, овладел искусством гипнотизировать змей. Хотел приписать «и укрощать пчел», но рука не поднялась… Особенно после того, как с легкой руки его величества Людовика XV я потерпел неудачу во время секретной дипломатической миссии в Голландию, где мне было поручено убедить английское правительство заключить мир и выяснить условия, на которых Франция могла достойно выйти из Семилетней войны. Готов признать, что в моих попытках повлиять на политическую ситуацию в Европе мне редко сопутствовал успех, но то, чего мне удалось добиться в России, я могу смело причислить к высшим достижениям разума. Свержение свихнувшегося в лизоблюдстве перед Фридрихом, несчастного Петра III вряд ли будет по достоинству оценено потомками. Нет, я и не жду награды. Для меня куда важнее знать, что мои усилия не пропали даром и злобный прусский король был вновь посажен на цепь. Смерть недоумка Петра, готового поставить союз многочисленных северных племен на колени перед гигантским, пронзительно-действенным, подобным машине разумом Фридриха, ввергло бы Европу в нескончаемую цепь войн за передел территорий, наследственных владений и сфер влияния. Помнится, во время личной встречи я так и сказал Фрицу: «Германии придется два раза поплатиться за следование твоему духовному завещанию. Два раза, выясняя отношения с соседями, она будет ввергнута в кровавую бойню…»

Граф почувствовал неприятное покалывание в груди, поспешно принялся сгибать и разгибать пальцы. Затем с помощью мнемонического пароля — а точнее особого слова, звуки которого заставляют дрогнуть и зазвучать встревоженную душу, погрузился в транс, в непроглядный мрак, в котором искорками запульсировали точки средоточения духовной силы, и занялся исцелением. Наконец аура насытилась голубоватым сиянием, отлегла боль.