Маша находится в исправительном заведении психиатрического профиля, поэтому после смерти Берестова встал вопрос, где держать кота и птичку (еще одна не перенесла разлуки с хозяевами и умерла). Кота приютили соседи, но он сбежал, а птичка живет в кабинете Балабуева и ждет возвращения Маши. И еще, важнейшая новость. Нашлась панагия. Меняли мебель в двух комнатах музея (нашел Балабуев спонсоров), и иконка выпала из-за стола Кульбитина. Балабуев самолично отнес на экспертизу, оказалось, век не пятнадцатый, а восемнадцатый. Того времени панагий уже хватало, но, все равно, вещь ценная, хранится в сейфе у Балабуева, Маша будет рада. Квартира Берестовых опечатана, желающих на нее нет. То есть, были, и немало, но в жилконтору поступило указание, и охочие перевелись. Опять же позаботился Сергей Сидорович, взял квартиру на баланс музея, и Маша вернется на свою жилплощадь, что в современном городе совсем не просто. Между прочим, это не просто и для самого Балабуева, которому ставили на вид за нецелевое использование музейных средств, так что Сергей Сидорович возмещает убытки из своего кармана. Начальство всегда найдет как выкрутиться, на то оно и начальство.

В музейной экспозиции представлены скульптурные портреты с выставки, огранизованной П. Н. Кульбитиным. В одном из портретов с надписью: реконструкция головы знатной византийки, можно узнать Машу Берестову. Но можно и не узнавать, известно, что история часто трактуется совершенно произвольно, и самозванцев в ней хватает, так же как невинных страдальцев.

На отдельном музейном стенде с рукописями указана фамилия дарителя И.М. Берестова. И еще, с чего, пожалуй, следовало начать. В Мемориальном столе П.Н. Кульбитина хранятся отдельные кости императора Константина, в частности, его десница, помещенная в специальную шкатулку (раку). Ее Балабуев выставил на обозрение перед экзаменами в Высших учебных заведениях. Ничего не поделаешь (такое сейчас время), музею самому приходится зарабатывать. Впрочем, это к лучшему! Крепнет уверенность, что общение с ракой — возложение руки, целование и прочее (отдельно для профессорского состава) способствует успеху в учебе и и значительно повышает Международный рейтинг учебного заведения (и уже есть результаты).

Балабуеву очень не хватает Шварца. Леня вместе с Натальей осел поначалу в Купцовске, но потом беспокойная натура увлекла его в снежные Гималаи. Там Леня хотел принять обет посвящения, но не принял, поскольку в Гималаях для этого нужно брить голову. К этому Леня оказался не готов. То есть, душой готов, а головой (волосистой ее частью) пока нет — так он написал Балабуеву. Поэтому Леня застрял в миру, вместе с нами (грешниками) и собирается назад в Купцовск.

Вот еще новость. Из Купцовска в Стамбул-Константинополь отправилась делегация на средства бизнесмена Утюгова, чья жена успешно разродилась на могиле Машиной матери. По этому благому событию было организовано паломническтво. И люди своими глазами видели, как Машин прадед тайно явился из стены Святой Софии, паломников благословил, а после вернулся к себе, даже песчинка со стены не уронив. Притом под самыми бусурманскими надписями. Осенил и исчез… Злостных скептиков (куда же без них) отсылаем к Чудодейственному календарю, там это явление подробно описано.

По этому случаю готовится челобитная об амнистии для Маши Берестовой. Л. Шварц дал благодарственное письмо, что претензий к Берестовой не имеет и, наоборот, признателен за ее участие в Божьем промысле. Корявыми земными словами чувства не передать, а по сути так и есть. Наталья много времени проводит на могиле старшей Берестовой, молит денно и нощно, чтобы та вернула Леню в семью. И если покойница вернет (а похоже, что так и будет), то Берестовы со Шварцем сойдутся в радости и всепрощении.

По крайней мере, так рассудил Семен Иосифович Закс, который много размышляет над человеческими судьбами, так сказать, мировоззренчески. Балабуев делится с Заксом музейными новостями. Семен Иосифович часто наведывается в музей, но новый директор (хоть отношения дружеские) ключ от сейфа при появлении Закса демонстративно кладет в карман. Семен Иосифович приходит в восторг и вспоминает молодость, когда сейфов не было и в помине, документы приходилось хранить в сапоге, завернутыми в портянку, а сапог — под подушкой. (— Как ты понимаешь, я не все могу рассказать. — Добавляет Закс.

Где-то спустя месяц после назначения Балабуева, в музей пришло письмо. Вложено оно было в директорскую почту, которую распечатывал сам Балабуев, а внутри был еще конверт с надписью Балабуеву лично. Письмо было от Плахова. Вот этот текст.

Поздравляю с назначением. Писать много не могу, в объяснительной моей записке все сказано. Павла убивать я не хотел. Но когда узнал про его махинации, то был вне себя. Павлу я доверял, потому оставлял свободно печать и бланки. А оказалась бухгалтерия двойная. Был это несчастный случай, хоть выясняли мы отношения не только на словах. В портфеле были бумаги, куда он их нес, утверждать не берусь, возможно, Берестову. Уверен, что Маша ни о чем не знала. Бумаги эти я взял, просмотрел поверхностно, в суть не вникал, были там расчеты, какие-то инициалы и т. д. Все бумаги я тогда же уничтожил, если интересуют детали, у меня дома газовое отопление. Искать меня смысла нет, к тому же на этот счет я принял меры. Плахов.

Хоть написано сумбурно, но полезная информация содержится. — Сказал С. И. Закс. Балабуев показал ему письмо. — Соблазнились деньгами. Хотели под нашу бухгалтерию свою собственную подложить. А мы на Павла Николаевича полагались. Это его Берестов надоумил, старый, хитрый лис. Он ведь за купцовским заводом стоял. А там не только кастрюли делают. Им канал сбыта очень нужен был. А уж Кульбитин… Непростительно с его стороны. Кадровый работник. Ну, сейчас, сами видите, стремятся обзавестись капиталами. И этот туда же. Думаю, во время конференции до Плахова стало, наконец, доходить. Люди какие-то посторонние при Павле Николаевиче. Кульбитин должен был связи иметь, чтобы дела вести. Человек с фантазиями. Он бы из вашего музея не то, что выставку, Лас-Вегас устроил,

— И не посоветовался… — подсказал Балабуев.

— Он много чего успел натворить. — Обычно словоохотливый Семен Иосифович был сдержан.

— А кто у него тогда побывал? Плахов? Маша? С чего это он так заторопился?

— Может, и Плахов. — Согласился Закс.

— Вряд ли, — Размышлял Балабуев. — Они бы в музее все решили. А не вы ли, Семен Иосифович, в гости тогда заходили? Разбираться. И спугнули Кульбитина. Вот он к Берестову и побежал.

— Как ни отвечу… — Семен Иосифович глянул на Балабуева очень прямо, и взгляд придержал. — И зачем тебе? Скажу так. Про дела Кульбитина стало известно. Про то, что он уральские заводы стал незаконно к чужому бизнесу подключать. Такое долго в тайне держать нельзя. А ведь на доверии человек был…

— Это вы через Антоняна знаете?

— Кульбитина я проглядел. — Закс вроде бы и не слышал про Антоняна. — Кто же знал, что такой Берестов рядом заведется. Пока спохватились… пока прозрели. А он засуетился, потому что я очень строгим могу быть. И попался Плахову под руку. А вот что Кульбитин вынес, мне нужно было знать. И где эти бумаги. Наши клиенты были бы очень разочарованы. Могла ведь утечь информация. А там коммерция, эмбарго, мало ли что. Потом за границу нос не высунешь. Заметут и отправят показания давать… Ну, это, конечно, крайней случай,