Зазвонил телефон: снова Айрин. Она уже внизу, привезла на такси торт из «Капкейп кафе», пусть кто-нибудь поможет доставить его наверх. Майкл спустился на первый этаж и возвратился вместе с Айрин. Они внесли большую белую коробку, словно из-под монитора. Внутри лежал торт, отделанный кремовыми цветочками – девичий наряд викторианской эпохи.

– От одного вида зубы заболят, – скривился Калеб.

– Очень красивый, – похвалила Айрин. – Только свечки воткнуть некуда.

– И слава богу!

Майкл отнес торт на кухню.

Покружив по комнате, Айрин перешла в патио.

– Ого, Джек! Ты превзошел самого себя! Потрясающе. – Она ласково обняла Джека за плечи. – Я же тебе говорила, он – супер!

Джек застенчиво улыбнулся и пошел обратно в квартиру.

– Как красиво, – вздохнула Айрин. – Ты рад, наконец, что не отказался от вечеринки? – Внимательнее приглядевшись, она даже вздрогнула: – Как ты одет?!

Белая парадная рубашка, синие джинсы, мокасины на босу ногу.

– Жуткий калифорнийский стиль, – прокомментировала она. – А где загар?

Негромко прозвенел звонок.

– Еще и семи нет, – сверилась с часами Айрин. – Всегда найдется один такой – либо время перепутает, либо специально придет заранее, чтобы пообщаться с хозяином.

Они прошли в квартиру. Майкл уже впустил гостя.

– Итак, все готово, – продолжала Айрин. – Еда, напитки. Ждем гостей. Да, а музыка? Джек! Включи музыку.

– Музыки не будет, – остановил ее Калеб. – Я не хочу.

Стук в приоткрытую дверь. Невысокая пожилая женщина робко заглядывает в комнату. Слегка кудрявятся бежевые волосы, на лице ни грамма косметики, под мышкой – большая сумка. Школьная учительница на пенсии. И тут женщина сказала:

– Здравствуй, милый!

– Мама?!

Гостья неуверенно улыбалась, словно говорила «Вот и я!», а может, «Какого черта меня сюда занесло?!»

Двойное потрясение для Калеба – и ее внезапное появление, и то, что он не сразу узнал родную мать.

– Мама! – воскликнул он. – Боже мой! – И он прижал ее к груди, забыв на мгновение, что в их семье обниматься не принято. Мать показалась такой маленькой, легкой, словно птичка. Он поспешил выпустить ее. – Надо же! Ты приехала. Здравствуй, мама!

– Да-да! Старушка-мать добралась-таки, – проворчала она, отводя взгляд, не решаясь посмотреть сыну в глаза. Смешок ее был больше похож на икоту.

Мать как будто съежилась, уменьшилась в росте? С чего бы это? Или он видел ее только в привычной обстановке, где она правила самовластно, и потому представлялась крупнее, сильнее, чем женщина, внезапно возникшая на пороге его дома?

– Мама, это Айрин Джекобс. Мой агент, менеджер и лучший друг.

– Миссис Дойл! Как я рада, что вы здесь! – Айрин метнула насмешливо-сочувственный взгляд на Калеба. Она не думала, чтобы Калеб особенно радовался появлению матери.

Миссис Дойл рассеяно пожала руку Айрин и снова огляделась по сторонам.

– Где твоя сестра?

– Скоро придет, – посулил он. – Работает допоздна.

– Я думала, она помогает тебе готовиться к вечеринке.

– Нет. Для этого я нанял людей.

Мать поморщилась, словно впервые слышала нечто подобное.

– Когда же придет Джесси?

– Попозже.

– Надеюсь, не слишком поздно? Мне надо успеть на обратный поезд до Бикона.

Джесси должна была прийти вместе с Генри, после спектакля, то есть заполночь.

– Давай позвоню и предупрежу ее.

– Нет-нет. Хочу сделать ей сюрприз. – Мать слегка пожала плечами. – Не придет, так не придет. Но если ты скажешь ей, что я приехала, а я уже уйду… – Брови матери выразительно сдвинулись. – Ты же знаешь, какая она.

Конечно, знает. Джесси права: отношения матери с дочерью всегда сложнее, запутаннее, чем между матерью и сыном, даже если сын – голубой. Мне проще, подумал Калеб. Но это значило; что он чего-то лишен. Обидно.

Потом он улучит минутку и позвонит Джесси, чтобы та заглянула на вечеринку пораньше, не дожидаясь Генри, и помогла сплавить маму.

– Значит, это и есть твоя новая квартира? – сварливо и жалобно спросила мать.

– Ага! – бодро подхватил Калеб. – Давай, проведу тебя по всем комнатам, пока гости не набежали.

– Твой дом.

Выдержав паузу, он ответил:

– Дом – если в Нью-Йорке у человек может быть дом.

Он провел ее по квартире. Кухня оказалась «совсем маленькой», спальня «не слишком-то уютной, с таким огромным окном», что касается ванной – «старые медные краны невозможно отчистить». Наконец они прошли в дальнюю комнату, служившую кабинетом. Здесь мать ненадолго замолчала, рассматривая фотографии на стене.

– Откуда у тебя этот снимок?

– Не помню, – признался Калеб. – Тебе не нравится?

– Я тут не слишком удачно вышла, – нахмурилась она. – Зато отец хорошо получился.

Они стояли вдвоем на пляже, Кейп-Мей, Нью-Джерси, 1959 год. Черно-белый кадр, сплошь загар и зубы, такие здоровые, счастливые. Полуправда, как большинство семейных фотографий, может быть, всего-навсего четверть правды, но такая полуправда была хороша.

В нескольких дюймах над пляжной фотографией висела еще одна цветная: Файр-Айленд, 1987 год. Двое юнцов в плавках держатся за руки, улыбаются. Еще одна полуправда, но в тот момент Калеб верил в нее – по меньшей мере, на три четверти.

– А это был Бен, – сказала мать.

– Да, – сказал Калеб. – Был.

Он ожидал какого-то комментария, мол, жалко Бена, или вопроса, грустит ли еще Калеб о нем. Любой пустяк, хоть слово…

Но мать уже перевела взгляд на следующий снимок, мгновенное цветное фото – насупленный семилетний мальчик сидит на лугу, а на коленях у него – девочка. Удивительно бережным движением брат сует в рот крохе бутылочку с молоком и так поглощен малышкой, что не замечает камеры.

– Ты обожал сестру, – вздохнула мать.

– Я по-прежнему люблю Джесси, – сказал он.

Она горестно покачала головой:

– Ты был бы таким хорошим отцом. – Она отвернулась от фотографий, бросила взгляд на его рабочий стол, на окно. – Уютная комната. Должно быть, писать здесь пьесы – одно удовольствие.

– Должно быть, – проворчал он и повел мать обратно в гостиную.

– Есть еще этаж?

– Нет. Только эти комнаты и терраса.

– И такую квартиру ты купил? – Снова она – воплощенное неодобрение.

– Купил.

Они поднялись на две ступеньки к стеклянной двери.