Часы показывали полдвенадцатого, Катя пошла искать гостиницу; она оказалась совсем рядом, Андрея еще не было. Она села в гостиничном ресторане за столик на улице и стала смотреть на рабочую суету голубой лагуны, на вечное спокойствие моря на горизонте. Было ветрено, но уже не так холодно. Солнце пригревало приятно.

Кате как-то вдруг стало скучно, она думала про Андрея, что ему возможно, тоже, как и ей, захотелось побыть одному. Ее это никак не огорчило и не озаботило. Чем дальше, тем меньше понимала она в их отношениях, и чем меньше понимала, тем острее чувствовала незаконность своей радости. Это было главным ее ощущением. Она не имела никаких прав на Андрея. Она думала о себе, о своей внешности и не могла понять, что он в ней нашел и почему так с ней возится. Неуемная страсть, которую она обнаружила в себе, тревожила своими внезапными и неотвратимыми порывами. Словно где-то в глубине ее жило чудовище, которое вдруг, когда ему хотелось, властно поднималось из этих глубин, и Катя прекращала быть Катей.

А если это будет не Андрей, я тоже… – Катя замерла и нервно глядела перед собой, ничего не видя и не смея развивать эту мысль. Над ней стоял Андрей и весело водил рукой перед ее глазами. Катя очнулась, поднялась и порывисто прижалась к нему.

Они, не обедая, пошли к себе в номер. Вышколенные портье невольно косили глаза на красивую пару, поднимающуюся по старой, уютно скрипучей дубовой лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой. С красно-золотыми ракушками и тритонами, игриво заглядывающими в эти ракушки.

За ночь навалило снега, Ирина шла за хлебом. Ближний продуктовый ларек по случаю праздника был еще закрыт, и она пошла в дальний, коопторговский магазин, где работала ее двоюродная сестра Зоя, мать Насти.

Снег все шел. Тихий, задумчивый, где-то мужики, неторопливо покуривая, отгребали его от ворот и калиток широкими деревянными лопатами и забрасывали на высокие, выше человеческого роста, сугробы. В других домах еще только вставали, было полдевятого, выходные. Ирина здоровалась со знакомыми, кивала. Здесь все друг друга знали, если не по имени, то в лицо.

В магазине стояла очередь человек восемь-десять, пахло свежим хлебом и чем-то сладким, ватрушками. Зои за прилавком не было, не было и ее сменщицы смешливой Валентины Бутаковой. Молоденькая незнакомая девочка с ярко накрашенными губами подавала хлеб, взвешивала крупу и апельсины, должников записывала в пухлую тетрадку. Люди стояли спокойно, переговаривались.

– Зоя совсем догулялась, – негромко рассказывала впереди пожилая женщина: – уволили ее, ведь. А и сколько ж терпеть можно? И пьяная, бывало, торговала.

Старушка в сером пуховом платке, слушая ее, вздыхала время от времени и согласно кивала головой. Невысокий дядька в облезлой заячьей шапке стоял молча и смотрел в сторону, как будто в окно, но вдруг встрял в разговор:

– Мать свою отвезла в дом для стариков!

– Кто? – не поверила старушка.

– Да Зоя, кто! Специальну машину нанимала! Увезли!

Ирина слушала, замерев, боясь смотреть в ту сторону.

– Чего это она? – не понимал другой уже стариковский голос.

– А вот спроси! Уволили ее, она и давай куролесить всем назло!

– Да кому же назло?

– Кому-кому? Пьет, говорят, и по утрам уже, дом матери продать хочет!

– Не имеет права, бабка еще в уме! Как она ее сдала-то?

– Стыда у людей не стало! – качала головой старушка в платке.

Ирина стояла, отвернувшись в окно, кровь заливала щеки, она нахмурилась озабоченно и, кивнув стоявшему за ней, вышла из магазина. Дом сестры был на той же улице. Ирина вошла в нечищенный двор с протоптанной тропинкой, обстучала сапоги от снега и открыла дверь на веранду. В нос ударил застарелый табачный запах. Толкнула дверь – заперто, Ирина удивилась, было слышно, как работает телевизор. Через какое-то время, запахивая яркий халат, едва прикрывающий немолодые уже коленки, дверь открыла Зоя. Что-то дожевывала, сигаретой дымила, глянула пристально и чуть испуганно, как показалось Ирине.

– Заходи!

– Зоя, кто там? – раздался не сильно трезвый голос из кухни.

Ира вошла, еще обстучала ноги на коврике, поморщилась от дыма. В кухне в тренировочных штанах и несвежей майке сидел мужик лет тридцати-тридцати пяти. Худой, с мосластыми коленями и длинными нечесаными волосами. Ирина его не знала. В тарелках вчерашняя закуска, бутылка уже начатая, пахло чем-то кислым. Поздоровалась, отступила в сторону, чтоб не видеть мужика.

– Ты чего? – миролюбиво затягиваясь сигаретой, спросила Зоя, смотрела, однако, с тревогой. – От Насти, что ли чего?

– Я про бабу Дину узнать… – Ирина чувствовала, как лицо ее против воли хмурится. – Она уже понимала, что это все правда, что слышала в магазине.

Мужик встал и вышел к дверям кухни. Уперся в косяк, нога за ногу. Глядел с бессмысленным похмельным любопытством. Взгляд, как у коровы, – мелькнуло у Иры.

– Иди, сядь, Юрка! – Зоя зло развернула его и закрыла дверь. – А чего тебе баба Дина?

– Люди говорят, что…

– А мне насрать, что люди говорят! – Зоя смотрела жестко, не мигая. – Ты-то чего хотела?

– Ты, Зоя, на меня не шипи, Настя звонила, – соврала Ирина, – спрашивала, где бабуля!

– Да пошла она, твоя Настя. Выросла? Попила-поела и поехала?! И все! Там теперь ее счастье! Звонила она! А за бабкой она не хотела походить? Говно за ней убирать?

– Ты зачем это говоришь, Зоя? За бабой Диной чего убирать…

– Я сама про нее все знаю!

– Так ты, правда, от нее отказалась?

– А что прикажешь? Я безработная теперь, мне на что старуху кормить?

– Да ты ее кормила ли? – нахмурилась Ирина.

– Ты не лезь…

Дверь в кухню медленно открылась. Мужик, покачиваясь, осторожно нес в руках три полных рюмки. Плескал. Улыбался щербатым ртом:

– Бабы, вы чего лаетесь? С Новым годом давайте!

– Иди, Юрка! – взвизгнула Зоя, она опять вытолкала его и закрыла дверь. Слышно было, как рюмки с глухим стуком попадали на пол и беззлобно заматерился Юрка.

– Адрес мне дай! Куда ты ее отвезла?

– Не твое дело! – Глаза Зои наполнились презреньем. – Не лезь, иди своих инвалидов обхаживай!

Ирина замолчала, посмотрела недобро и выбралась на улицу. Шла не видя дороги, сердце колотилось от негодования и бессилия. Не верила еще, на что-то надеялась. У бабы Дины было заперто. Замок висел на калитке.

Спустились только вечером, когда над черным простором лагуны уже засветили тусклые зимние звезды. Черная глянцево переливающаяся гладь моря качала огни ночной Венеции, пахло устрицами, омарами и жареной на гриле рыбой.