Константин и сам понимал, что надо уходить, но еще медлил.

Оставлять своих людей на смерть – почти всегда граничит с предательством. Потому он и колебался, забыв, что «почти» не значит «всегда». Сегодняшний день был исключением из этого правила, потому что не принять дара – своей жизни из их рук, значило бы обесценить его. Тем более что они уже почти расплатились.

Развернувшись в обратную сторону, они с Эйнаром, десятком оставшихся в живых воинов-норвежцев и еще десятком рязанских ратников столь же ожесточенно ринулись на прорыв. Тут врагов было намного меньше, и они явно не ожидали такого поворота событий. Один за другим валились черниговцы, сметаемые со своего пути Гримом Кровавая Секира и Ингольфом Два Меча, который как раз и крутил ими вокруг себя в смертоносной карусели.

А сзади своим щитом надежно прикрывал спину князю Вегард Серый Плащ. Хотя нет, щит норвежцу разбили еще пару минут назад, и ему оставалось лишь самое последнее – заслонять Константина своим телом. И только об одном пожалел Серый Плащ в предпоследнее мгновение своей жизни – уж больно оно оказалось уязвимым, это самое тело. Уязвимым и недолговечным. А в последний миг, увидев, как князь и полтора десятка всадников вырвались на простор, он понял, что его усилий все-таки хватило, и облегченно закрыл глаза, успокоившись.

Кажется, даже улыбнуться успел чуточку, злорадно, как мальчишка, – что, мол, взяли?! Можно было бы и язык показать, но это уж совсем несолидно бы выглядело. Не по возрасту. Все-таки у него, Вегарда, недавно семнадцатая весна в жизни минула, а это о-го-го! Пора и серьезным стать. Хоть и ненадолго…

Там, где река Губа начинала раскрываться в призывном поцелуе, стоял мыс. Если от города смотреть, то левый его склон был низок, зато правый поднимался метров до двух над водой. Его не размывало вот уже много лет. Была бы там земля, тогда конечно, но мыс состоял из каменистой твердой площадки.

Вот так, с места редко какого коня заставишь сигануть с эдакой кручи, а когда с разбегу, то ничего, по инерции идет. Лишь сердце у Константина зашлось слегка – все-таки холодновата в рязанских реках июньская водица. Да и стрелы, что вокруг шлепаются, тоже комфорта плаванию не прибавляют. Зато противоположный берег пологий. Дотянуть бы до него теперь, и все хорошо будет.

И про ракушку вспомянулось отчего-то. Неожиданно так. До того за все время почти ни разу о ней не подумал, а тут, буквально накануне, сунул руку в карман, достал ее и усмехнулся, вспомнив, как оно тогда все было. И Ростиславу, и спасение ее, и как песенку водяному пел, и про то, как волна большая на берег выплеснулась и в озеро отхлынула, а на прибрежном песке одиноко ракушка высветилась.

И почему-то решил Константин в ту пору, что это – подарок от водяного за песенку, которую князь честно пропел. Впрочем, тогда ему многое простительно было, а не только такие бредни. И не то удивительно, что слова водяного в ушах прошелестели: «Помощь понадобится – кинь ее в воду». В голове шумело, звенело, гремело от болезни тяжкой, да с такой силой, что дивно иное – как ему еще сам водяной не пригрезился?

Верить во все это он, конечно, не верил, а… ракушку все равно таскал. Ну а что – не велика тяжесть. Вот и вчера вечером он эту ракушку снова машинально из кармана своих штанов извлек. Посмотрел на нее, полюбовался на цветные переливы при мерцающем свете лучины, да и сунул обратно.

Теперь же снова вспомнилось о ней. Глупость, конечно. Тут от погони бы уйти, которая уже следом ринулась, а он, вместо того чтобы грести посильнее, время впустую тратит, из кармана ее извлекая. Ну не балда ли?! А главное – для чего? Да чтобы в воду ее бросить. Тоже, нашел время от балласта освобождаться. Невелика тяжесть-то.

Хотя плыть ему и впрямь намного легче стало, словно кто в спину подталкивать начал. Едва ли не самым первым он вылез на берег, оглянулся назад, а там… Константин даже глазам своим поначалу не поверил. Такая волна неслась по тихой Губе, что только держись, а за ней вторая – тоже, как и первая, чуть ли не в метр высотой. И еще одна, и еще… Прямо не речушка тихая, а море какое-то при начинающемся шторме.

Хорошо хоть, что все его люди к этому времени следом за князем на берег выбрались, так что разбушевавшаяся стихия как нельзя кстати пришлась. Про ракушку мысль мелькнула, уж не она ли все это устроила, но Константин ее и додумывать не стал. Не потому, что не верил, а просто – не до того тут. Коли шанс появился, то надо его до самого донышка использовать, иначе судьба и обидеться может. Словом, дальше своих людей в сторону леса повел, чернеющего в отдалении.

Из числа же тех первых десятков смельчаков черниговцев и прочих, что в воду метнулись следом за рязанским князем, уцелели лишь те, что успели сразу обратно к берегу завернуть. Остальные, кто поупрямее, так и утонули.

Первым о том, что желанная добыча уходит, сообразил Гремислав. Однако деваться было некуда, вот так просто, без команды того же князя Мстислава, за ним никто бы не пошел, а тот, как назло, еще находился на противоположном берегу Правой Губы. Дождавшись, даже не стал говорить о происшедшем – не ослеп же черниговский князь, значит, и сам все видел.

– Людей бы мне десятка два и лошадей заводных, – выдохнул отчаянно, поглядывая на реку, где вдали виднелись князь и его спутники, неспешно направлявшиеся к лесу.

Особенно его бесило, что едут беглецы неторопливо, будто смеются над ним. Умом понимал, что и рады бы они вскачь пойти, в намет коней пустить, да сил у лошадей просто нет, но то умом, а сердце щемило – смеются. И не надо всеми, обманутыми в своих лучших надеждах и трех тысячах гривен, нет. Именно над ним, Гремиславом, ухохатываются. Но так не одному ему казалось – Мстиславу схожая картина мерещилась, потому, не мешкая ни секунды, и крикнул он в ответ:

– Любых бери.

– Любых не надобно. Мне и моих хватит – с кем я к тебе пришел, – возразил Гремислав.

«Еще лучше, – подумал черниговский князь. – Их и вовсе жалеть не стоит. Тати голимые. Где только он таких отыскал? А у меня и без того людишек не осталось», – окинул он с тоской изрядно поредевшее воинство.

Было от чего печалиться Мстиславу Святославичу. Только его дружина еще двух сотен лишилась, а сколько еще там во рву подлом осталось. Теперь же считай – не считай, из пригодных к боям больше сотни не наберется. Да и то навряд ли. Скорее всего, десятков семь-восемь.

«Ох, что-то дорого мне этот рязанец обходится. Ну да ладно. Поймаю когда – за все ответит».

Черниговский князь яростно тряхнул головой, чтоб думки черные из нее выкинуть, и посоветовал:

– Заводных нет рядышком. Пустых лови али мужиков с коней ссаживай. И не мешкай. Два дня я тебя здесь ждать буду. От силы три. Град возьмем и далее подадимся.

Гремислав только молча кивнул в ответ и принялся указывать на ратников своим людям. В кого плетью ткнет, того и скидывали грубо с седла, даже не поясняя ничего – некогда. Объяснять, во избежание ропота и недовольства, потом самому Мстиславу пришлось. Впрочем, осаженных с седла было немного – пяток, не больше. Уже больно много пустых лошадей бродило поблизости. Легче легкого было бы и вовсе всех воев, идущих вдогон, обеспечить бесхозными конями, но тут уж Гремиславу блажь в голову запала – хоть малость самую, а покуражиться, власть появившуюся выказать.