Игорь Александрович свернул ватман, собрал фломастеры и карандаши.

– Сейчас что-нибудь приготовлю, – пообещала Надежда.

– Не суетись. Присядь, – попросил отец. – Я кое-что расскажу. Ты ведь сама не спросишь. Если бы я так внезапно не ушел и тебя не напугал, вряд ли бы когда выслушала меня...

И тут она не выдержала. Села на стул и заплакала – горько, навзрыд, затряслись плечи.

Игорь Александрович встал перед ней на колени, обнял ее, погладил по волосам натруженной рукой, забормотал:

– Ну перестань... Большая уже, плакать-то... Ты прости меня, ушел, ничего не сказал... И даже записки не оставил. Мы с Графом погулять вышли и увлеклись...

– Я так и подумала, – сквозь слезы улыбнулась она. – Ничего, папуля, бывает... Это ты меня прости... Я у тебя ужасная дочь. Совсем невнимательная. Когда ты ушел... Когда вы ушли... Наконец поняла, как тебе было одиноко!

– Все, хватит реветь, – строго приказал старик. – Время двенадцатый час. Ложись-ка спать. А завтра мы с тобой поговорим. Утро вечера мудренее...

Он встал и приподнял Надежду.

– Ты не обижаешься на меня? – со всхлипом спросила она и снова заплакала, уткнувшись ему в грудь. – Пожалуйста, не обижайся... У меня сейчас такой период...

– Знаю, знаю, иди! – приказал он. – И не хнычь!

Она утерла слезы и посмотрела на отца.

– А у тебя глаза синие, папочка...

– Что?

– В милиции спрашивали... А я не знаю, какие у тебя глаза...

– Спокойной ночи!

Надежда послушно скрылась в соседней комнате. Игорь Александрович походил в раздумье, после чего развернул на столе ватман, взял коробку с фломастерами.

На рисунке была горная пенистая река, плоский каменистый берег и очертания дальних гор.

Он взял фломастер и начал заштриховывать горы: на вершинах забелели снежные шапки.

– Пап, а ты что сейчас делаешь? – донесся из-за двери голос Надежды.

– Рисую, – не сразу ответил он и замер.

– А расскажи сказку.

– Еще чего? – нарочито ворчливо буркнул отец. – Не маленькая, чтоб сказки слушать... Спи!

– Ты не мне, ты внуку своему сказку расскажи.

Игорь Александрович довольно улыбнулся, но переспросил с прежним тоном:

– Кому?

– Внуку! – отозвалась Надя. – Врачи говорят, он уже слышит. А скоро начнет реагировать на голоса...

– Внуку можно, – согласился отец и вошел к ней в комнату.

Надежда лежала в постели, подперев щеку рукой. В изголовье горел ночник.

Игорь Александрович присел рядом на стул.

– А какую сказку? – спросил он, скрывая радость. – Загадочную или страшную?

– Чудесную.

– Ну, тогда слушайте... – Он устроился поудобнее. – Голову положи на подушку и глаза закрой... Мы в пятьдесят девятом работали в истоке реки Ура, между трех Тариг. Это такие горы. А меня только назначили начальником съемочной партии. Харламов тогда маршрутил, а рабочим у него была Таня Кравченко, студентка. Ну и... любовь у них началась. А еще молодые, безголовые. Однажды заболтались, сбились с маршрута, ушли за кромку листа. И заблудились. Восемь дней бродили где-то и вышли к саамам, на стойбище. Это местные оленеводы... После этого я их в разные отряды развел, двенадцать километров друг от друга... Так они стали по ночам встречаться. Просидят до утра в лесу, у костра, потом какие из них работники? Спят на ходу... А летний полевой сезон короткий, у нас план. Я Харламову один выговор влепил, второй – неймется, хоть увольняй среди сезона... Потом дожди зарядили на неделю, работать нельзя. А они все равно сойдутся на берегу, как раз на середине пути между лагерями, и сидят... И вот однажды смотрю, у Косого порога устроились, под плащ-палаткой, огонь развели. И тут дождь кончился, солнце выглянуло. И радуга – прямо от них поднялась! Через все небо! Первый раз такое видел. А они вдруг исчезли на глазах. Будто растворились! Я с горы бегом на берег – радугу уже отнесло метров за сто. Костерок горит, плащ-палатка валяется... А Харламова с Кравченко нет...

Ей снилось или грезилось под звук голоса отца, который завораживающе и постепенно отдалялся...

Надежда и Андрей сидели на берегу горной реки, возле костерка, укрывшись плащ-палаткой. Светило солнце, и шел дождь. Он был в морском френче и шинели, наброшенной на плечи, а она – в старомодном осеннем пальто.

И прямо от них поднималась радуга – семицветная полоса шириной метров двадцать. Воздух вокруг переливался нежными, едва различимыми красками, и поэтому мир казался цветным и одновременно реальным.

И вдруг дождик кончился и осталась только радуга.

– Еще немного посидим и пойдем, – сказал Андрей, снимая брезент. – Дождь перестал...

– Давай останемся здесь? – безнадежно попросила она. – Навсегда? Посмотри, как красиво! Все светится...

– Начальник опять ругаться начнет.

– Я его не боюсь.

Андрей засмеялся:

– А если напишет плохую характеристику?

– Мне так не хочется уходить! Скоро выпадет снег. Закончится практика, и я уеду в Москву. А ты останешься здесь.

– Но я приеду к тебе, когда будет отпуск! В апреле, на целых два месяца!

– Не приедешь...

– Почему? Ты не веришь мне?

Она обняла Андрея, прижалась лбом к его щеке.

– Верю... Но у меня такое чувство. Я тебя никогда не увижу больше.

– Да почему же? Почему?

– Как только я уеду, ты погибнешь. А я умру от тоски.

– Что за вздор?

– Я вижу... Ты станешь переправляться через реку, и у тебя сломается шест. Плот унесет на порог и разобьет о камни.

Андрей опять засмеялся, легкомысленно погладил ее по голове.

– Это у тебя разыгрались фантазии!

– Погоди! Ты поплывешь к берегу, но на плесе за порогом будут забереги. Ты станешь ломать лед... И сильно устанешь, изрежешь руки... А до берега останется всего несколько метров...

Он поверил ей, стал серьезным, задумчивым.

– Чему быть, того не миновать, – наконец проронил он и встал. – Пойдем, я провожу тебя до лагеря.

– Можно миновать! – горячо воскликнула она. – Сядь! И посидим еще минуту. Всего одну минуту!

Андрей сел, а Надежда взяла его за руки.

– Закрой глаза и замри.

Порог бурлил, пенная вода билась о камни и за нижним бьефом растекалась и замедляла бег на широком плесе.

– Теперь можно, – разрешила она.

Они пошли по берегу вместе с уплывающей радугой, отчего мир по прежнему казался разноцветным.