Пока Горбачев ждал в кабинете наверху, президенты республик обсуждали, как быть дальше. А представители средств массовой информации по-прежнему сидели в ожидании, надеясь увидеть, как будет подписываться договор. Президенты республик решили предложить Горбачеву передать проект договора на одобрение законодательных органов республик с целью подписать его и ратифицировать до конца года. Они выбрали Ельцина и Шушкевича для передачи этого Горбачеву.

Войдя в верхний кабинет Горбачева, Ельцин пошутил, что их послали «с челобитной к царю», а Горбачев в ответ назвал Ельцина «царем Борисом». Оба не щадили резких выражений: Ельцин отметил царственные замашки Горбачева, а Горбачев провел историческую параллель между Ельциным и царем Борисом – Борис Годунов в русской истории считается многими узурпатором трона, принявшим трагический конец.

Тем не менее Горбачев, казалось, был доволен тем, что именно Ельцин готов вывести ситуацию из тупика, и они вместе сошли вниз, заседание возобновилось, и было быстро достигнуто согласие о тексте заявления, предложенного президентами республик. Члены Государственного совета отказались, однако, встретиться все вместе с прессой, как это было после предыдущего заседания. На этот раз Горбачеву пришлось предстать перед камерами и журналистами одному.

Он даже не пытался скрыть своего разочарования и заметил, что руководители республик отступили от союзного договора.

Это отступление было окончательным. Государственный совет больше не собирался.

Когда 25 ноября Горбачев в бешенстве покинул заседание Государственного Совета, Шушкевич договорился с Ельциным о встрече, идеальные условия для которой, с его точки зрения, предоставляли уединение и сельский уют Беловежской Пущи.

За день до отъезда из Москвы в Минск Ельцин обсуждал сложившееся положение с Горбачевым, и оба они сошлись на том, что невозможно представить себе союз без Украины. Очевидно, они еще не знали, что сказал в тот день в Киеве Кравчук, поскольку Горбачев продолжал настаивать, что Украина, в конечном счете, присоединится к союзному договору. Фраза Горбачева о том, что результаты референдума за независимость отражают не более как намерение найти способ для создания основы равенства с другими республиками в будущем союзе, достаточно выражает всю меру его самообольщения. «Я уверен, – утверждал Горбачев, – что сегодня люди на Украине думают о союзе, так же как и люди в других уголках нашей огромной страны».

И Ельцин, и Кравчук, и Шушкевич отрицают, что заранее знали, чем завершится их встреча. Как утверждают Шушкевич с Ельциным, они не были уверены в том, что Кравчука удастся убедить принять хоть какой-то вид объединения, учитывая подавляющую поддержку независимости во время референдума на Украине и заявление самого Кравчука, сделанное им после вступления в должность президента. Насущным считалось, в особенности для Беларуси, добиться, чтобы граница с Украиной оставалась открытой: гарантировать этого через союзный договор было уже нельзя, поскольку Украина к нему не присоединялась, оставался, следовательно, один путь – сепаратно договориться с независимой Украиной.

С осени 1990 года между Россией и Украиной велась вялая и отрывочная дискуссия о том, каким быть содружеству, о котором договаривались республики. В обеих странах политики, противившиеся союзному договору как неизбежному ущемлению украинского или же российского суверенитета, работали над проектами соглашений о содружестве. В России Геннадий Бурбулис со своими сторонниками предпринял также попытку набросать проект соглашения, дававшего России предлог вобрать в себя все учреждения СССР и стать преемницей СССР с точки зрения международного права. Сопровождая Ельцина на встречу, Бурбулис прихватил эти наброски с собой.

Позже Ельцин вспоминал, что вначале он спросил Кравчука, можно ли как-то приспособить союзный договор, по которому велись переговоры с Горбачевым, чтобы Украина согласилась присоединиться к нему. Когда же Кравчук ответил категорическим «нет», участники встречи переключили внимание на составление такого соглашения, которое Украину устроило бы. А это означало, что союз не может быть государством или «субъектом» международного права или обладать любыми атрибутами власти, позволяющими хоть как-то ограничить суверенитет его членов.

Советники работали всю ночь, а когда в воскресенье утром документ вроде бы был готов к подписанию, три главных участника встречи связались с Назарбаевым, чей самолет только что приземлился в Москве, и пригласили того присоединиться к ним. Вначале Назарбаев согласился, но затем, переговорив по телефону с Горбачевым, решил не ехать. Позже он пояснил, что почувствовал: он уже не сумеет повлиять на ход переговоров и не захотел участвовать в том, что многие расценят как заговор.

Ельцин с Шушкевичем, однако, не были уведомлены, что Назарбаев не прилетит. Соорудив для подписания большой стол и призвав журналистов засвидетельствовать церемонию, они отправились в аэропорт встречать казахского руководителя. Когда Назарбаев не прибыл, три лидера взялись за дело и подписали совместную декларацию и Соглашение «Об образовании Содружества независимых государств». Некоторые комментаторы отнеслись к нему как к «славянскому содружеству», однако подобного намерения явно не просматривалось. Совместная декларация провозглашала, что содружество открыто для всех бывших членов СССР, равно как и других государств, «разделяющих цели и принципы» соглашения.

В качестве хозяина встречи Шушкевича отрядили связаться с Горбачевым и сообщить о том, что произошло. Ельцин вызвался позвонить президенту Бушу и первым вышел на связь. Позже в разговоре со мной Шушкевич отрицал, что так было специально задумано, утверждал, что не хотел сообщать Горбачеву такие новости по открытой линии связи, а в охотничьем домике не было защищенной правительственной телефонной связи, поэтому и ждал, когда вернется в Минск и позвонит Горбачеву оттуда. Ельцин, между тем, позвонил Бушу незамедлительно. Было так задумано или нет (а для многих объяснения Шушкевича звучат неубедительно, поскольку правительственные «дачи» и «домики» обычно оборудованы защищенными телефонными средствами), но можно понять ярость Горбачева, когда тот узнал, что Буша проинформировали первым.

Как рассказал мне Шушкевич, когда он связался по телефону с Горбачевым и объяснил, что произошло, то Горбачев первым делом спросил: «А со мной что?»

Очень скоро Горбачев отказался от сдержанности и экивоков в оценках Беловежского соглашения. Встречу в Пуще он стал характеризовать как точно такой же незаконный переворот, каким было создание ГКЧП в августе. Отличало их только одно, считал Горбачев: путч провалился, а соглашение состоялось.

Законно ли? Политики и правоведы все еще спорят на сей счет, и историки грядущих поколений, несомненно, продолжат этот спор. Оплакивающие Советский Союз, естественно, склонны видеть в недееспособном Содружестве Независимых Государств незаконный отпрыск заговора, в то время как жаждущие выйти за любые действенные пределы суверенности своей республики станут заверять, будто все проделано в строгом соответствии с законностью.