— Если ничего еще не устроено, — сказал Ганн, — я хотел бы организовать погребение.

Я кивнул:

— Мы выясним, что там и как, и свяжемся с вами.

Дождь продолжал лить, когда мы ехали обратно в город. Рабочие на Джессор-роуд побросали свои инструменты и прятались под импровизированными навесами из пальмовых листьев, а плоды их трудов превратились в затопленные ямы, наполненные густой черной грязью, которые живо напомнили мне Францию. Мы направлялись в Коссипур, чтобы снова навестить первоклассный публичный дом миссис Бозе.

Ливень засорил сточные канавы, отчего дороги превратились в каналы, а весь Черный город стал похож на Венецию для бедняков, разве что здесь было меньше гондол и больше утопших крыс. Транспорт продвигался ползком, но местных, по-видимому, все это ничуть не смущало. Казалось, дождь только добавлял им сил.

Маниктолла-лейн была слишком узкой для автомобилей, и Банерджи велел водителю остановиться на одной из соседних улиц.

— Остаток пути придется идти пешком, — сказал он.

Я был не против идти, только опасался, не придется ли плыть. Темный поток поднимался выше лодыжек, носки и ботинки промокли насквозь, а штаны пропитались водой до колен. Банерджи, шагающий рядом, чувствовал себя гораздо лучше. Носки и ботинки он нес в руках и улыбался радостно, как ребенок, плещущийся на пляже в Брайтоне. Промокшие брюки его тоже не беспокоили, поскольку на нем не было брюк: согласно регламенту, служащие в полиции индийцы носят не брюки, а шорты, подобно юным ученикам какой-нибудь частной школы.

Добравшись вброд до дверей дома номер сорок семь, Несокрушим громко забарабанил по ветхим доскам. Наконец мы услышали шарканье идущего к двери слуги.

— Ке?[63]

— Полиция! — закричал Несокрушим. — До́рджья кхо́ло![64]

— Сейчас, сейчас, погодите, — отозвался старик, отпирая дверь. — А?

Нас он не узнал. То ли видел неважно, то ли уже не так ясно соображал. Несокрушим обратился к нему резким тоном. Как я догадался, он спрашивал, нельзя ли увидеть миссис Бозе.

— Мэ́дам ба́рите ней.

— Он говорит, что мадам нет дома, — перевел Несокрушим.

— Когда она вернется?

— Мэ́дам ко́кхон фи́рбе? — спросил слугу сержант.

Старик поднес ладонь к уху:

— Ке-е?

Несокрушим закричал громче, и старик что-то пробормотал в ответ.

— Он говорит, что она вернется только поздно вечером.

— А Дэви? Она здесь?

— Он говорит, что она тоже ушла.

— Скажите ему, что мы подождем в доме.

Эта идея не была принята благосклонно. Старик, не переставая улыбаться, энергично замотал головой. Несокрушим повысил голос — то ли чтобы запугать старика, то ли чтобы тот его лучше понял. Как бы то ни было, результата это не принесло.

— Вроде бы ему велено впускать только знакомых. Приказать ему, сэр?

Смысла особого не было. Миссис Бозе и так не горела желанием нам помочь и вряд ли станет более сговорчивой, обнаружив, что мы изгваздали пол в ее гостиной.

— Оставьте, — отмахнулся я. — Придем позже.

Мы снова вышли на затопленную улицу и осторожно побрели обратно к автомобилю. На углу Несокрушим указал мне на девушку-индианку, направлявшуюся нам навстречу. Я узнал ее. Это была Дэви. Одну полу сари она превратила в импровизированную сумку и что-то в ней несла. Дэви шла с беззаботным видом, совершенно не обращая внимания на дождь. Но стоило ей заметить нас, и лицо ее исказил страх. Она остановилась и отчаянно заозиралась, словно искала обходной путь, но деваться ей было некуда, разве что повернуть обратно. Не дожидаясь, пока она что-нибудь предпримет, Несокрушим устремился к ней. Девушка застыла на месте, словно зверек в луче прожектора.

Вскоре мы втроем уже сидели в неярко освещенной чайной лавочке, выходящей на улицу. Пол здесь был приподнят на каменных блоках ровно настолько, чтобы вода не затекала внутрь. Это даже могло бы помочь, если бы дождь заодно не протекал внутрь сквозь крышу, которая больше напоминала решето. В лавочке не было никого, кроме владельца, пузатого индийца в поношенной майке и синем клетчатом лунги. Он восседал на табуретке, угрюмо смотрел на ливший снаружи дождь и, вероятно, гадал, надолго ли мы задержимся. Едва ли он мог ожидать наплыва клиентов, пока в его заведении пили сладкий чай двое полицейских.

Мы сидели на скамейках за грубо сколоченным деревянным столом, куда девушка выложила овощи, которые несла в подоле сари. Несокрушим что-то тихо ей говорил, она отвечала еле слышно. Потом, взяв стоявшую перед ней чашечку из красной глины, сделала глоток. Горячий чай, казалось, помог ей успокоиться. Я расслабился и предоставил разбираться Несокрушиму. Не знаю, что он там говорил, но, по-видимому, это сработало, поскольку девушка застенчиво улыбнулась.

Несокрушим повернулся ко мне:

— Она согласилась ответить на несколько вопросов.

— Спросите ее, видела ли она что-нибудь в ту ночь, когда убили Маколи.

Несокрушим перевел вопрос. Девушка нерешительно молчала, но он принялся мягко ее убеждать. Она кивнула и, глядя в стол, заговорила.

— У нее был перерыв между клиентами, — сказал Банерджи. — Она возвращалась из умывальной комнаты, проходила мимо окна и все видела.

— Что именно?

— Как Маколи вышел из дома. Он собирался уйти, но другой сахиб позвал его в переулок.

— Европеец?

— Очевидно, да.

— Она уверена?

Банерджи спросил.

— Да. Она говорит, что сахиб уже какое-то время там околачивался. Она полагает, что он поджидал Маколи. Несколько минут они разговаривали, потом начали спорить.

Выходит, Маколи в ту ночь действительно был в борделе. Он вышел на улицу и, по словам девушки, повстречал кого-то, кто его поджидал и кто потом убил его. Если Дэви не ошибалась и это действительно был сахиб, то Сен вне подозрений. Что ж, когда его будут вешать, это послужит ему большим утешением.

— О чем они говорили?

— Она не знает. Они разговаривали на языке фиранги[65]. Спорили минут пять.

— Что случилось потом?

Дэви снова замолчала в нерешительности. Когда она все же ответила, в глазах у нее стояли слезы. Она рассказывала, а Банерджи переводил ее слова: