– Джина!

Я промаргиваюсь, начинаю оглядываться по сторонам, еще не до конца придя в себя, а Джона уже не видно.

– Где он? Куда он ушел? – спрашиваю я.

– Ты про кого?

Мне становится вдвойне жутко. Это точно был он. Это был Джон Хилл, и я не могла его с кем-то спутать. Я не знаю, как описать то, что я видела: призрак, фантом, видение, как бы то ни было – я его видела. Более того, я его слышала, так же отчетливо, как слышу сейчас Эдриана, но увы, рассказать я об этом никому не смогу, иначе уик-энд в психиатрической больнице мне обеспечен.

– Да так… – несколько разочарованно говорю я, – показалось.

– Пойдем, ты должна кое-кого увидеть.

Моей радости нет предела, когда за воротами кладбища я вижу внучку Карли.

– София! – радостно приветствую я ее.

– Так жаль, что я не успела на начало церемонии.

– Ничего, – говорю я, – я думаю, Карли сейчас очень счастлива.

К полудню на кладбище кроме ворчливых ворон никого не осталось, все отправились обратно в центр, а я, ребята, Эдриан и София решили прогуляться по берегу.

– У вас здесь так спокойно, кажется, что оказалась в каком-то другом мире с волшебной тишиной.

– И это говорит человек, который приехал из Новой Зеландии, – улыбается Том.

Внезапно София останавливается, словно хочет сказать что-то важное. Мы смотрим на нее, а она, опустив глаза вниз и выдержав небольшую паузу, говорит:

– Я… обещала бабушке никому не говорить про ее тайну. Но мне не удалось сдержать данное мной обещание. Когда я узнала о том, что Скарлетт осталось немного, я не могла уже об этом умалчивать от матери. Я все ей рассказала.

– И как она отреагировала? – спрашиваю я.

– Никак. Она ответила сухим безразличием, словно я говорю о каком-то постороннем человеке. Мама никогда не примет эту правду… Ее обида слишком велика. Но, если честно, я так надеялась на то, что мы приедем сюда вместе, чтобы проводить Скарлетт в последний путь…

Я замечаю, как Софии неловко, вижу, как слезы поблескивают, выглядывая из-под век.

– Ты все сделала правильно, София, – с абсолютной уверенностью говорю я.

Рано или поздно Анна смирится с этой правдой. Это обязательно произойдет, должно пройти лишь некоторое количество времени. Они смирится, и я уверена, ей станет даже грустно из-за того, что упустила возможность побыть со своей матерью. Ну а пока нужно просто подождать. Времени многое подвластно. Жаль только, что Карли этого уже не увидит.

Первые недели после смерти Карли были самыми тяжелыми для меня. Каждое утро я просыпалась, вспоминала о том, что ее больше нет – перед глазами была ее могила, затем плакала, если находила в себе жидкость, шла на завтрак на автомате и так далее по плану. Я остро чувствовала ее отсутствие, внутри меня поселилась разъедающая пустота, которую было невозможно чем-то заполнить. Порой доходило до того, что я отправлялась в медицинский блок, где жила Карли, наведывалась в ее палату, и каково было мое разочарование, когда однажды я увидела, что ее хозяином стал какой-то восьмидесятичетырехлетний старик с искусственным сердцем.

Карли оставила мне все свои многочисленные альбомы, письма, все то, что ей было дорого. Ее вещи лежат на моем комоде, и стоит мне повернуть голову в их сторону и посмотреть на них, я чувствую, как внутри меня печаль разбивается на тысячи осколков и они летят во все стороны, вонзаясь острием в мою плоть. Права была Фелис, когда сказала мне однажды, зайдя навестить меня: «Хуже смерти может быть только бессмертная тоска по кому-то».

Ребята в трауре приходили ко мне и буквально за уши вытягивали меня из моей комнаты.

– А ну живо вставай! – говорит Том. – Саймон принес диск с «Невестой Франкенштейна», ты просто обязана составить нам компанию.

– Готова поспорить, что ты влюбишься в Уильяма Пратта! – подхватывает Андреа.

И я неохотно, но соглашаюсь.

Вот так меня медленно вернули к жизни. Мы с ребятами снова начали вести свое тихое, больничное существование. По будням через силу шли к врачам, вечером – фильмы, далее следует ночь, монотонная, бессонная, изнуряющая, а затем вновь утро с его пресным завтраком. Исключение составляло лишь воскресенье, пока все молились в церкви, я находилась на кладбище у могилы Карли, наслаждаясь нашей безмолвной беседой.

Я вновь отводила по четыре часа на учебу и вновь проклинала эти четыре часа, которые проводила с сильнейшей головной болью и головокружением. Фелис долго покорно наблюдала за моим состоянием, никому ничего не говоря, но когда она обнаружила меня без сознания в моей комнате, ее терпению пришел конец, и она обо всем рассказала Роуз. Та сразу договорилась с одной из клиник Довера об обследовании. Хорошо, что Эдриан об этом до сих пор ничего не знал, к моему великому счастью, его отправили на трехдневную конференцию в Канзас.

В клинике довольно много людей, в основном это больные с толпой родственников, которые крутятся вокруг них, как пчелы около улья. Со мной приехала Роуз. Она не оставляет меня ни на минуту, постоянно разговаривает и даже шутит, чтобы хоть как-то отвлечь меня. Но по моему угрюмому выражению лица можно легко догадаться, что волнение и страх во мне настолько велики, что ни шутки, ни задушевные разговоры мне уже не помогут.

– Не переживай, это всего лишь обследование, у тебя таких уже больше десяти было.

Слова Роуз доходят до меня лишь тихим отзвуком. Я смотрю на дверь врача и молю, чтобы она не открывалась хотя бы еще пару минут, чтобы я могла настроиться.

– Принести тебе воды?

– Да, если не трудно.

– Я быстро.

Роуз отправляется за водой, а я остаюсь одна, от волнения сжимая поручни кресла до боли в кистях. Затем я замечаю, как около меня оказывается мальчишка лет восьми. Он тоже в кресле, но, судя по его горящим глазам и улыбке до ушей, его это мало заботит.

– Привет, – говорит он.

– Привет.

– Ты еще не прошла обследование?

Я мотаю головой и разочарованно выдыхаю.

– Ты не бойся, у тебя все будет хорошо, вот увидишь.

– А ты уже прошел?

– Да! Доктор сказал, что у меня закончился спинной шок, – радостно сообщает мне мальчуган.

– Спинальный, – с улыбкой поправляю я.

– Да, точно, спинальный. Смотри, что я умею. – Мой новый знакомый показывает мне на свои худенькие ножки. Он снимает кроссовок и начинает медленно шевелить пальчиками. Я смотрю на это словно на настоящее чудо. Хотя это действительно чудо – когда твой организм «пробуждается» и постепенно возвращается к прежней жизни.

– Ничего себе! – говорю я, не скрывая своей радости за него.

– Вирджиния Абрамс. – За дверью кабинета показалась медсестра.