Он появился в тот миг, когда я уже все, казалось, решила. Я услышала топот коня, что-то во мне сжалось в испуге, и, как желтые листья разом осыпаются с дерева, стоит подуть сильному ветру, так все мысли разом исчезли. Тут и вправду подул ветер, и я обернулась.

Я обернулась – он соскочил с коня в пяти шагах и побежал ко мне, будто я уходила, и меня надо было остановить. Лицо его было таким, словно он мог не узнать меня и боялся ошибиться. Я ощутила себя такой незащищенной, такой открытой и улыбнулась ему. Он опустился на колено и приветствовал поклоном – как деву Луноликой. Он никогда не делал так раньше. Я испугалась и вскочила на ноги. Я смотрела на него сверху вниз и видела его красную шапку с коньком на макушке. Нежность сжала мне горло.

– Поднимись, Талай! Легкого ветра.

– Легкого ветра, дева-воин.

Он встал, но не приблизился, смотрел радостно и смущенно. Мне стало смешно. Все мысли терялись в овраге, сдутые ветром. Я знала, что ни ему, ни мне нет никого ближе друг друга среди людей. О чем думать еще? Мир и тихая радость заполнили сердце.

– Старшая дева сказала, что ты живешь здесь. Почему не поехал в стан?

– Ты знаешь, царевна.

Я смутилась. Я знала, но никогда бы не сказала словами. Чтобы скрыть смущение, я быстро спросила:

– Где ты был?

– Ездил к царю, рассказал о землях Оуйхога.

– Ты рассказал все? И про Чу, и про лэмо?

– Да, царевна. Он отправляет на Оуйхог пастухов. Просил меня показать им путь.

– Но как же Чу?

– Царь решил, что, если жить с ними так же, как темные, Чу не тронут.

– Ты поедешь? – спросила я.

– Отказался бы, если б не встретил тебя. Но ты здорова, и теперь я поеду. Они соберутся к новой луне.

Я снова смутилась от таких слов.

Мы сидели с ним у реки, пока не спустилась из чертога дева, посланная за мной Таргатай. Скрывая усмешку, она стреляла глазами в Талая, пока передавала мне просьбу. Я попрощалась с конником и пошла за ней следом.

Когда мы вошли в дом, там были только Таргатай и та дева, что накануне делала ей рисунки: она опять занималась тем же. Таргатай лежала у огня. Она подняла на меня лицо, поморщилась от боли и снова опустила голову. Приведшая меня дева скользнула мимо, и до меня долетели слова: «Ты была права». После чего она отошла в угол и занялась шитьем кожи.

– Где Очи? – спросила я, увидев люльку пустой.

– Ей сделали баню, – ответила художница. Я села к огню. Все молчали, и я не знала, о чем говорить.

– Зачем ты звала меня? – спросила наконец.

– Чтобы напомнить тебе о том, кто ты, – глухо отозвалась Таргатай, не поднимая головы. Я вспыхнула: она собиралась завести разговор при других. Но она обернула лицо и спросила как ни в чем не бывало:

– Какие новости снизу?

Я стала рассказывать про решение отца. Она слушала внимательно, лишь изредка морщась от боли. Потом мы опять замолчали. Я видела, что Таргатай не в духе, и догадалась уже, что звала она меня, потому что сердце ее было неспокойно, а не затем, чтобы вести разговор.

– Что за рисунки делают тебе второй день? – спросила я и потянулась, чтоб разглядеть их. На плечах и лопатках Таргатай уже были ээ-тоги в виде пятнистых кошек и крылатых хищников, а далее вдоль всего позвоночника шел ряд черных точек, и теперь такой же, очень плотный, дева колола ей вдоль крестца.

– Если б то были рисунки, сколько бы подвигов пришлось мне совершить, чтоб получить каждый, – тяжело сказала Таргатай. – Но сейчас мне нечем гордиться: немощь, а не доблесть мне их дарует.

Я не поняла ее.

– Так что это?

– Эти точки должны унять боль в голове Таргатай, – ответила дева, и старшая тут же зашипела, словно змея:

– Шеш, разболтались. Всем разнести норовят.

Она всегда была резка, порой даже груба с девами, но те не держали на нее сердца, зная ее беспокойный и хмурый дух. И сейчас художница тоже лишь улыбнулась.

– Мы же одно воинство, сестра, – сказала я. – Вдруг я смогу тебе помочь.

Таргатай только проворчала что-то и отвернула лицо, а дева, украшавшая ее, сказала:

– Уже год ее мучают боли в голове. Она не ест, лишилась сна и словно беспокойный ээ бродит по чертогу. Мы спрашивали духов, но те не дают ответа, отчего это и как лечить. Нет трав, что помогли бы ей, лишь дурманы приносят успокоение, но все возвращается, как только рассеивается дым. Эти точки – то немногое, что нам подсказали духи. Я делаю их по жилам, идущим под кожей к голове. Сначала они быстро приносили ей облегчение, теперь перестали помогать тоже.

– Бело-Синий сгоняет меня со света, – проворчала Таргатай. – Не дает лишь окончательного знака. Те, ничего, у меня еще хватит сил его дождаться.

Она сказала это совсем по-старчески, дребезжа, но меж тем смиренно и просто. А я вспомнила о Талае.

– Твое тело еще полно сил. Не думаешь ли ты, что иное хочет открыть тебе Бело-Синий? – сказала я.

– Что же? – спросила она равнодушно.

– Ты ходила к лекарям?

– Зачем Луноликой матери деве костоправы стойбищенских пастухов? Люди ходят за излечением к нам, и смешно было бы нам спускаться за помощью к ним. Если девы не знают лечения, значит, его нет.

– Те, это гордость дев из чертога! Лекари в стане лечат увечья каждый день и не просят о помощи духов. Люди ходят к вам, лишь когда ээ забирают силы, а сколько раз они к вам не ходят? Нет, Таргатай, ты не права: твоя болезнь не от ээ, и не вам ее лечить. Каждой траве свое время, а человеку – доля.

– Ты предлагаешь мне лечиться у стойбищенского мужчины? Ты хочешь, чтобы я спустилась в стан и просила помощи, а потом отдавала лепешки, творог или шкуры? Ты хочешь, чтоб там узнали о слабости девы Луноликой и смеялись надо мной?! Зачем ты хочешь этого, дева, если говоришь, что мы в одном воинстве?

Она проговорила это так громко и гневно, что я опешила. Она приподнялась на руках и все росла с каждым словом, будто змея, и весь облик ее, воспламененный взор, опухшее от лежания лицо – все было яростно и страшно. Я даже онемела, но собралась с силами и сказала:

– Если ты говоришь о чести Луноликой матери девы, я понимаю и поддерживаю тебя, сестра. Но я смогу сделать так, чтоб никто не узнал о твоей беде. Но если в тебе говорит гордость, я не поддержу тебя, Таргатай.

– Что же ты предлагаешь? – спросила она, но в голосе ее слышалось недоверие и прежняя буря, утихшая лишь на миг.

– Я предлагаю тебе обратиться к Талаю.

Я думала, она снова начнет кричать. Но она села спокойно, с гордой прямой спиной, и принялась надевать куртку, отвернувшись от меня впол-оборота, хотя дева не закончила рисунка и в недоумении смотрела на нее. Я почувствовала холод, но была готова к стычке и стала говорить, чтобы опередить ее: