А Тон показал ему, что надо встать под водопад и стоять там.

Ну, водопад так водопад.

Это оказалось так классно! Так непередаваемо, до слез хорошо после всех издевательств на той дыре и этого пути сюда! Так прекрасно, как награда, так… что Костромин, не сдерживая слез обыкновенной слабости, которых никто не видит, от души и с удовольствием плакал.

Он согрелся до самых чудом не вышедших в дыру потрохов, до размягчения каждой клетки тела, когда вывалился из-под водопада и, подчиняясь жесту отшельника, выбрался из воды.

Тон протянул ему кусок холстины, Костромин растерся посильней, а отшельник уже протягивал ему какую-то одежду.

Юрий, к которому вернулось сознание и немного сил, начавший подмерзать после теплого источника, не задавая лишних вопросов, облачался, сообразив, что экипировка точно такая же, как и у самого Тона – шаровары из плотного хлопка, длинная рубаха из того же материала и сверху тонкая стеганая куртка ручной работы с чем-то теплым внутри, на веревочных завязках. А на ноги ему дали что-то вроде портянок из шерстяной ткани, сверху же кожаные закрытые туфли вроде мокасин на завязках, тоже кустарного производства.

Вот отдельное вам спасибо за обувку – мысленно поблагодарил Костромин, не то я совсем уже… – и тут неожиданно понял, что вовсе он и не совсем!.. Что дома он бы уже обморозился насмерть, заболел и слег, это сто пудов, если бы вот так бегал три дня в одних носках по снегу и по морозу в пятнадцать градусов без куртки, шапки и перчаток! Да даже говорить не о чем, отморозил бы все конечности и все нутро к той бабушке, ежики ушастые!

А тут!

Ему не было холодно! Ну, не то чтобы комфортно и тепло, но и непереносимого холода он не ощущал! Да и тело перестало болеть, и слабость прошла! Как такое возможно? А?

Да вот как-то! Советовал же Вовка: не задавай вопросов, и проще будет! За этими размышлениями о странных явлениях и внимательным, чутким прислушиванием к своему состоянию и организму Костромин и не заметил, как они вернулись к пещере.

Привычно повинуясь указующим жестам Тона, Юрий зашел следом за ним в пещеру, взял из тряпичной стопки что-то вроде плоской подушечки и последовал за отшельником. Тон привел его к тому самому валуну, на котором медитировал по утрам, показал, как подняться, и поднялся на вершину первым.

Бесконечно оскальзываясь и пару раз едва не сорвавшись, прижимая подушку подбородком к груди, Костромин каким-то чудом вскарабкался на вершину, где уже сидел в своей излюбленной позе Тон, который указал гостю на место напротив себя.

Юрий положил подушку, сел, свернув ноги в некое подобие лотоса, поерзал, устраиваясь хоть немного поудобней, повздыхал, поморщился, почувствовав, что мерзнет все-таки весьма ощутимо, а тут хлопковые порты на попе и более ничего, повозился еще… Тон терпеливо пережидал его суетливость.

Ну, наконец Костромин как-то устроился, успокоился, посмотрел окрест и прямо перед собой увидел возвышающуюся колоссальную во всех смыслах вершину Кайласа, которую вдруг перекрыл указательный палец Тона, вертикально выставленным жестом, призывающим к вниманию.

Юрий перевел взгляд на этот палец. А палец медленно опустился, указывая теперь куда-то в область его желудка, потом рука отшельника протянулась вперед, и палец пребольно уперся Юрию в центр солнечного сплетения.

– Дыши сюда, – сказал по-русски Тон, – останови все свои мысли и направь все внимания в эту точку.

И убрал палец.

Костромин тупо уставился на учителя, чувствуя острую боль в том месте, куда надавил его палец.

Но удержался, не стал ни о чем спрашивать. И молодец.

После той первой не сильно-то и получившейся медитации на вершине валуна, скорее пародии на таковую, дни Костромина потекли в определенном режиме.

Он просыпался на рассвете, шел умываться к роднику, потом лез на валун, пару раз падал, ощутимо так приложившись то боком, то спиной, то задницей, но с подушечкой хоть в зубах карабкался на вершину. Садился рядом с Тоном, который давал ему какие-то короткие наставления или жал на какую-нибудь точку в его теле пребольно пальцем, заставляя сосредоточиваться на этом месте. Через несколько часов они оба спускались с вершины, и Юрий выпивал кружку теплой воды. После чего отправлялся… бегать по пересеченной разного размера и вида камнями заснеженной местности.

Сначала до озера и стоял под водопадом, потом Тон провел его по еле видимой тропинке дальше, и с каждым днем все дальше и дальше до той самой площадки с узкой пещеркой для уставших путников, где они расстались с монахами. Возвращался бегом – ну, как бегом, первые несколько дней чуть не ползком на четвереньках, изрядно разнообразив досуг окружающих его безмолвных гор вариациями русского мата, потом-то уж бегом – назад к пещере отшельника, снова вскарабкивался на вершину валуна и продолжал попытки остановить свой мысленный поток.

Вы пробовали? Рекомендую попробовать – без вариантов!

Невозможно ни о чем не думать, будет лезть в голову всякая фигня, какая-то такая ерунда и каша, что и не представить, вот в этом и смысл медитации – направить свои усилия на то, чтобы вообще не думать, сосредоточившись на тишине своего сознания.

Говорят, тогда можно услышать Высший Разум.

Может, оно и можно, но пока – бу-бу-бу про что угодно от ботиков любимой бабушки до прокисшей простокваши!

Через несколько часов Костромин спускался с валуна и делал какие-то не совсем понятные ему физические упражнения, которые показывал Тон.

Тело болело все время, не переставая, Юрий уже, казалось, свыкся с этой не проходящей, бесконечной болью и отодвигал ее куда-то на край сознания, и все бы ничего, только постоянно тяжело кружилась и болела голова, очень сильно колотилось сердце, и дышать было практически невозможно, казалось, легкие разорвутся и выйдут кусками через горло.

Это была настоящая жесть! Но Костромину бредилось, что его сознание каким-то образом отделяется от физических ощущений и живет своей собственной жизнью, не привязанной к телу, или просто от бесконечной боли он пребывал в странном обморочном состоянии?

Ах да, он не ел. Вообще.

Кроме той единственной кружки воды после медитации, он больше ничего не ел и не пил. Поначалу Тон каждое утро сообщал ему, что сегодня принимать пищу он тоже не будет, а потом где-то через неделю и говорить перестал.

Тон вообще практически с ним не разговаривал, только крайне редко отдавал короткие указания, наставления на русском языке, с каждым днем лишь увеличивая физические нагрузки Юрия.

Зато ночью.

Костромин начал видеть сны. И были они настолько странными, удивительными и подробными до запахов, вкусов, звуков и ощущений, что, когда Юрий просыпался, ему казалось, что все поменялось местами – там, во сне, он проживал настоящую, наполненную, яркую жизнь, а здесь, в реальности, это была иллюзия, сон.