И снова при помощи мимики и жестов… – охо-хошеньки этот язык общения!

…с помощью мимики и жестов мальчик объяснил, что его зовут Хулио…

…эти два сопровождавших его Хулио пояснили Костромину, что пещера предназначена для укрытия путников, попавших в непогоду.

Собственно, это было понятно и без жестов. Маленькая пещерка – метров пять в длину и метра три в ширину – имела нечто вроде двери, закрывающей вход, сделанной из сплетенных ветвей, производившей довольно хлипкое впечатление, зато внутри имелось некое подобие лежанки, устроенной из плотно подогнанных и выложенных камней так, чтобы можно было на них и сидеть, и лежать, сверху накрытых толстым ковриком, сплетенным из чего-то не определяемого, похожего на сухой камыш или толстую траву.

Также обнаружился выложенный камнями небольшой очажок и припасенные возле него сухостой, мелкие веточки и высушенные лепешки навоза. А на выдолбленной в стене полочке приспособления для добывания огня: трут и огниво, засохший кусок меда в глиняном горшке, пакет с сухими фруктами, пакет с рисом и какое-то масло куском каменным тоже, в пакете.

«А что, – спросил, блин, мимикой и жестами Костромин, – тут бывают путники?»

«Не-а, – ответили проводники, – убежище есть, а путников нет».

«Тогда зачем оно?» – просемафорил он, выделывая нечто бесподобное по своему «красноречию» руками.

«Давно стоит, как тропу сделали, тогда путники были, пастухи ходили и другие люди, а теперь нет никого, вот только они сегодня ночевать будут».

Но тут один из них насторожился, словно прислушался к чему-то, посмотрел в сторону двери и махнул рукой – идти, мол, надо.

Что он там услышал-понял, бог знает – мужик так и продолжал сидеть неподвижным изваянием у самого края обрыва, но теперь почему-то оказалось можно к нему подойти, и Костромина так же за руку потащили вперед. Показали, что надо поклониться глубоко, сложив ладони вместе, и сесть рядом.

Он поклонился и сел, с огромным любопытством разглядывая незнакомца.

Мужик на первый взгляд был самым обычным, даже каким-то простецким и серым – одет не в традиционные монашеские одежды, а свободные шаровары из плотного хлопка, сверху длинная рубаха со свободными длинными рукавами и стеганая тряпичная куртка на завязках. Никаких бороды и усов, ожидаемых при одном упоминании об отшельничестве, – чисто выбрит, а на голове короткий ежик только-только отросших волос непонятного пегого цвета. Темное от загара лицо совершенно неопределенного возраста – никаких глубоких морщин или признаков старческого увядания, да вообще непонятно, сколько ему может быть лет.

Он сидел неподвижно, но казалось, в совершенно расслабленной позе, хотя ноги сплетены в полный «лотос», спина прямая как доска в одну плоскость с приподнятой головой, руки на коленях, а ощущение создавалось такое, что у него расслаблена каждая мышца, каждая клеточка тела, не было заметно даже, как он дышит.

Он так сидел и, совершенно не мигая, смотрел на затухающий закат, а Костромин не мог взгляда отвести от загадочного незнакомца, чувствуя всем своим телом идущую от этого человека невероятную энергию и силу и что-то еще… необъяснимое.

Вот всем своим существом он чувствовал пульсирующие волны исходящей от него мощнейшей энергии.

И вдруг человек повернул голову и посмотрел прямо ему в глаза…

Ох! Лучше бы он этого не делал!!

У Костромина возникло ощущение, что тот смотрит конкретно в его мозг, в его мысли, в его нутро неподвижным взглядом совершенно черной радужки на белоснежных белках глаз. Проникая этим взглядом во все его мысли, даже самые потаенные, самые черные, в его сокрытую даже от самого себя сущность.

И так это было страшно, так жутко до ступора, что сердце остановилось…

Юрий моргнул… и оказалось, что он смотрит в темно-серые смешливые глаза удивительно приятного, располагающего к себе человека неопределенного возраста, от мягкой улыбки которого в груди становилось тепло и радостно.

«Господи! – подумалось Костромину. – Совсем он уже крышей едет! Мерещится такое от слабости и переутомления, что самому страшно становится».

Просветленный Тон, а это был именно он, тем временем в одно неуловимое движение оказался на ногах, раскланялся с монахами и быстро о чем-то заговорил с ними на тибетском языке.

Они что-то обсудили, снова раскланялись, монахи поклонились до самой земли и снова объяснили Костромину на «любимом» им уже привычном языке жестов, что он должен надеть свою поклажу на спину и идти дальше.

– Что? – возроптал Юрий, правда, без должного напора. – Опять идти? А как же та милая пещерка для путников? Я хочу в ней отдохнуть, я путник, мне положено!

Оказалось, что не положено, и, раскланявшись с парнями, он получил направление дальнейшего движения, указанное рукой просветленного – вперед и вверх.

Куда они шли, зачем, на ночь-то глядя: это же горы – солнце село, и привет! Сразу же темень господня обрушивается на мир! И все же куда-то шли – отшельник впереди со своей поклажей, что принял у братьев-монахов, Юрий за ним: след, как говорится, в след.

И до такой степени он уже отупел от усталости и слабости, что, уже ничего не понимая, монотонно переставлял ноги.

Куда-то они все-таки дошли, потому что Костромин почувствовал, как ему помогают снять рюкзак и укладывают на горизонтальную поверхность.

Все! На этом Юрий закончился.

Он проснулся от того, что яркий, жалящий луч восходящего солнца бил ему прямо в глаза. Костромин поморщился и попытался было повернуться на бок, сбегая от этого назойливого «прожектора», но повернуться не получилось – тело болело так, что не только дышать, даже думать было больно. Даже не так – боль была единственной и основной составляющей всего его организма, сознания и разума, он и стонать не мог, потому что это оказалось больно. Нет, не единственной – еще была невероятная слабость.

Но ему как-то удалось заставить себя открыть глаза, сесть и осмотреться. Первое, что увидел Юрий, – это великое встающее огненное светило, которое сияло прямо ему в лицо через открытый проем…

Открытый куда? – спросил себя Юрий и принялся осматриваться по сторонам.

Действительно, где это он?

В пещере. Ну, удивительно было бы, наверное, подняться высоко в горы и обнаружить себя поутру в комфортной современной квартире.

Вот пещера как раз в тему этого вояжа и, кстати, в гораздо большей степени соответствовала пониманию жилища отшельника, чем сам тот отшельник.

Такая… аскетичная? Нет, аскеза, это когда человек весь в поиске духовного просветления отказался от всего социального и цивилизационного по максимальной возможности: маленькая комнатка, одеяла в углу в качестве постели, очаг, может, стол-стул, еда-одежда в виде даров от людей – это да, она самая!

В этом же жилище все было… не так, а как-то – по-настоящему, что ли, без лишней атрибутики отреченного от мира.