Майк со смехом отверг предложение стать городским главой Гиббсвилля, окружным клерком, шерифом и регистратором завещаний и отказался от некоторых прочих постов, о которых другие люди могли только мечтать. Когда Майку предлагали баллотироваться на эти посты, он каждый раз отвечал, что его работа в комиссии важнее, и на самом деле так оно и было. Эта работа была важнее для партии, и она была важнее для Майкла Джеймса Слэттери, который не хотел, баллотируясь на незначительную позицию, пятнать себя поражением на выборах. Поначалу, после окончания юридической школы, Майк выполнял работу, для которой не нужно было степени в юриспруденции: с ней вполне мог справиться любой трудолюбивый клерк, — но вскоре проявил свои способности и доказал свою надежность. Пару раз ему поручали передать некую сумму денег руководителям округов, и прикарманить часть этих денег на пути из партийного комитета к руководителю округа считалось мелким, простительным политическим грехом, но когда Майку поручили передать окружному капитану четыреста долларов, окружной капитан получил ровно четыреста долларов, а не триста восемьдесят. Никто бы не сказал ни слова и не испытал бы особого разочарования, если бы Майк взял себе двадцать долларов за доставку, но Майк сразу показал, что он не из тех парней, что покупаются на двадцатидолларовые купюры. Такие, что покупаются, незаменимы, но они так всю жизнь и остаются в одном и том же ранге, а для политической организации необычайно важно найти среди своих членов тех, кто выше мелкого жульничества. Старые и более мудрые политики также отметили, что Майк не торопится выставить себя напоказ и не предъявляет преждевременных требований своей доли в законных окружных партийных взносах. Известность — вместе с долей во взносах — пришла к Майку позднее, одновременно с партнерством в страховой компании и позицией директора в перспективных корпорациях. Поначалу же Майк, образно выражаясь, сносил не одну пару ботинок, и делал он это охотно, так же как и ничуть не возражал за эти ботинки платить, пока постепенно не основал свою собственную организацию, которая, правда, как «партия Слэттери» никогда публично не фигурировала.

Майку за всю его карьеру ни разу не предъявили никаких обвинений. Ни один, даже самый честолюбивый прокурор не смог бы доказать, что Майк за голос избирателя заплатил хотя бы пару долларов. Майк ни разу даже не купил бочки пива для компании пожарных-волонтеров. Пиво они, конечно, получили и прекрасно поняли, что его доставку организовал именно Майк, но свою причастность к его доставке Майк замаскировал так, что не подкопаешься. Разумеется, в утолении жажды бесплатных «пожирателей огня» не было ничего нелегального, так же как и в том, что энергичный общественный деятель послал на пикник лютеранской церкви крендели и мороженое, или в том, что жена этого деятеля явилась в Африканскую методистскую церковь на похороны всеобщего любимца официанта. При этом она случайно оказалась в сопровождении своего мужа и была там единственной белой женщиной, так что впоследствии прихожане просто не могли не вспоминать эту пару с великой благодарностью. (Эти похороны состоялись в 1915 году, и Майк, возможно, пошел на них без всяких политических намерений, так как искренне симпатизировал Кларенсу Уайтхоллу. Однако двадцать лет спустя о присутствии на похоронах четы Слэттери вспомнили некоторые важные негритянские деятели, которых обещаниями райских кущ «Нового курса» пытались переманить из Республиканской партии в Демократическую.)

В Гиббсвилле встречались и мужчины, и женщины, которые хотя и не выказывали одобрения деятельности Майка, тем не менее пользовались его услугами, и среди них было немало тех, кого обычно называли «компанией с Лэнтененго-стрит». Однако снобы не знали и никогда бы не поверили, что, во-первых, Майка и его жену вполне устраивало их социальное положение и более высокого положения они хотели только для своих детей, а во-вторых, что поставки мороженого и посредничество в прочих благотворительных мероприятиях было успешным исключительно потому, что Майку нравилось помогать людям. Майк был проницательным, практичным и способным на бессердечность, но он был и из тех, кто с удовольствием делал добрые дела. Он часто совершал эти добрые дела автоматически, инстинктивно, не успевая даже подумать о выгодных ответных одолжениях. Приезжая в большие города, он нередко проявлял щедрость, почтение и доброту по отношению к совершенно незнакомым ему людям, которые в ответ не могли сделать для него ничего, кроме как, признав эту доброту, сказать ему спасибо.

При этом Майк способен был убить любого, кто всерьез обидел бы его жену или дочерей. Убить в прямом смысле этого слова. Майк умел пользоваться телефоном, умел завязывать галстуки и читать ноты, говорил по-французски и переводил с латыни, мог объяснить суть «Дела Дартмутского колледжа», ловко управлял лошадьми, понимал принцип работы двигателя внутреннего сгорания, умел держать себя в руках и умеренно есть, мог в боксерском сражении победить более сильного противника и соблюдал все правила личной гигиены. Но при этом Майк вполне способен был убить любого, кто всерьез обидел бы его жену или дочерей. Во всем остальном он был сговорчив и готов пойти на компромисс, а порой даже страстно к нему стремился. Более того, он знал за собой эту особенность, поскольку его способность критически оценивать других людей исходила из весьма глубокого понимания самого себя, вызванного постоянной оценкой своих поступков перед исповедью. А так как Майк осознавал свою чрезмерную озабоченность благополучием своей семьи, он с превеликой осторожностью судил о тех, кто на это благополучие покушался. Но если он признавал человека виновным, наказание следовало незамедлительно. Однако тот реальный факт, что Майк никогда никого не убивал, казался ему менее существенным, чем тот недоказанный факт, что он способен был на убийство.

Пег довольно скоро поняла, насколько рьяно Майк готов защищать благополучие своих родных, и это открытие научило ее с большой разборчивостью и осторожностью рассказывать о нанесенных обидах и оскорблениях. Майк не всегда соглашался с ее оценками людей, но всегда верил рассказанным ею фактам. И первый урок он преподнес ей на втором году их супружеской жизни. Как-то вечером после ужина они сидели вдвоем, и Пег, рассказывая ему о событиях прошедшего дня, как ей казалось, невзначай упомянула о происшествии, которое вызвало у нее раздражение.

— …Я купила продукты и шла с полными руками пакетов, и при выходе из лавки Пол Тристрэм, выходя предо мной, распахнул дверь, не придержал ее, и она с размаху выбила у меня из рук все пакеты.

— Что он сделал? Он не придержал дверь?

— Да, и я страшно на него рассердилась. Мне пришлось собирать с полу все мои покупки.

— И он даже не помог тебе их собрать?

— Нет, он посмотрел на меня и пошел дальше.

— И он знал, что это из-за него?

— Конечно, он знал. Я сказала ему: «Что это такое?»

— И он тебя услышал?

— Конечно. Он обернулся, а потом как ни в чем не бывало зашагал своей дорогой.

— Ну да? — изумился Майк.

Он поднялся с места, надел пальто и шляпу и на пути к двери бросил:

— Я скоро вернусь.