Выглядел он, правда, обычным малым, в черных джинсах, крепких башмаках, коричневой кожаной куртке и надвинутой на глаза бейсболке.

Как и в случае с Ашаном, дождь огибал его, но не думаю, чтобы кто-нибудь, кроме меня, это замечал. Не думаю, чтобы кто-нибудь, кроме меня, вообще его замечал.

Он стоял в сотне футов от меня, и между нами толпились дюжины людей, но едва его взгляд упал на меня, я мигом это ощутила. Внутри возникло жжение, неприятное, ничего похожего на связь, существовавшую между мной и Дэвидом, или нить чистого пламени, соединявшую меня с Льюисом.

Чувство было такое, будто Джонатан владел мною, как я владела Дэвидом. Испытывал ли подобное чувство болезненного вторжения, как будто каждое его дыхание зависит от меня, Дэвид?

— Я тебя предупреждал, — промолвил Джонатан, и козырек бейсболки чуточку опустился. Время остановилось. Серебристые капли дождя зависли в воздухе вокруг меня. Сейчас я находилась в мире Джонатана. Огибая застывших, как статуи, людей и разбивая неподвижные дождевые капли передвигавшимся с ним вместе невидимым щитом, он пересек погрузившуюся в тишину площадку и подошел ко мне.

— Я не могу сделать то, чего ты хочешь, — промолвила я, когда он остановился в нескольких шагах от меня. В неподвижном, мертвом воздухе мои слова прозвучали необычайно решительно. — Если я отпущу его, он явится за тобой, и это будет конец, конец всему. Ты очень важен: Рэйчел пыталась втолковать это мне еще перед первой нашей встречей. В тебе ключ ко всему. Без тебя…

Он прервал меня, уставив мне в лицо палец.

— Я говорил тебе, что может случиться. Говорил, Джоанн. У тебя что, привычка такая, навлекать смерть? Это уже просто утомляет. Ты же дитя носишь, в конце-то концов. Могла бы хоть немножко задуматься об этом, а не бродить над обрывом, скорбя по своей неумирающей любви.

— Да не во мне дело. В тебе. Я не могу допустить, чтобы Дэвид напал на тебя, а он сделает это, если я разобью бутылку.

— Проклятье!

Вспышка его ярости устрашала: она испарила всю дождевую воду футов на пятьдесят во всех направлениях, и на меня повеяло опаляющим жаром.

— Ты вообще такая тупая или только когда имеешь дело со мной? Разбей бутылку, Джоанн!

— Нет!

— Даже ради спасения себя и ребенка?

— Нет!

— Даже ради спасения Дэвида?

И только тут до меня внезапно дошло, что речь все время шла именно об этом. Не о судьбе мироздания, не об исходе войны и уж всяко не обо мне, а именно о Дэвиде. И причиной тому была его глубочайшая и искренняя привязанность к Дэвиду, бывшему его другом еще в те времена, когда наш мир был моложе, чем я в состоянии себе представить. И умершему у него на руках, в бытность свою человеком.

— Дело в том, — пояснил Джонатан, — что я могу спасти его. Мне известно, как это можно сделать.

— Да, — ответила я, встретив его взгляд, — мне тоже известно. Ты умрешь, он будет жить. А с чем это оставит нас, остальных?

Его глаза были подобны галактикам. Они вмещали в себя колоссальную, безграничную силу, но не его собственную. Он был лишь проводником. Окном, за которым открывалось нечто несравненно большее, нежели любой из нас, джинн он или человек.

— Он займет мое место, — ответил Джонатан. — Ты останешься в живых. Дитя тоже. Он достаточно силен, чтобы справиться с Ашаном. К тому же я уже чертовски устал: слишком долго мне пришлось быть постановщиком этого шоу. Я наделал слишком много ошибок, и сейчас лучше всего начать все заново.

О господи! Оказывается, это не Ашан вдруг, ни с того ни сего вздумал бунтовать, его подтолкнули к этому объективные факторы. Такие, как слабость Джонатана, если какое-либо качество столь могущественного существа вообще можно называть слабостью. Просто нежелание продолжать.

— Нет, — снова заявила я. — Ты не можешь так поступить. Уж не обессудь, но придется тебе самому, кровь из носу, разбираться со всеми проблемами, усмирять Ашана и восстанавливать порядок. Помогать тебе совершить самоубийство с помощью Дэвида я не стану.

Он окинул меня взглядом, показавшимся долгим-долгим даже в этом месте, где времени вроде как не существовало. И мне показалось, будто по самой ткани мироздания пробежала дрожь.

Джонатан на миг поднял лицо к небу, прислушиваясь, а потом снова покачал головой.

— Это твой окончательный ответ? — спросил он.

Что-то в выражении его лица чуть было не заставило меня изменить свое мнение, но нет, я не могла допустить, чтобы условия диктовались его нуждой и отчаянием. Ставки в этой игре были слишком высоки

— Решение принято, — прозвучал мой ответ. — Я не отпущу Дэвида.

— Ты убьешь его. А он разрушит тебя.

— Значит, так тому и быть. А ты занимайся своим делом, наводи порядок в мире. Он, мир, важнее меня или Дэвида и даже, черт побери, важнее твоего нежелания жить.

Он ненавидел меня. Я физически ощущала поток его ненависти, едкой, как кислота, льющаяся в открытую рану.

— Все, что мне нужно — это убить тебя, — произнес он едва слышным шепотом. — Ты ведь это понимаешь, верно? Ты умрешь, дитя умрет, а я в итоге смогу осуществить свое желание. Выиграют все, кроме тебя.

На долю мгновения мне показалось, будто он и вправду намерен так поступить. Я ощутила зарождавшийся в нем импульс и даже увидела, как это произойдет: его руки смыкаются на моей голове, резкий поворот, сухой, картонный хруст легко ломающихся позвонков. Ему на это не потребуется и секунды.

Мне вспомнился Квинн, беспомощно валяющийся на земле, харкая кровью, вспомнился ужас в его глазах. Тогда Джонатан не замешкался и на миг.

— Понимаю, — промолвила я. — Давай собирайся с духом и делай, что считаешь нужным. Хватит уже меня изводить, надоело.

Он вперил в меня мрачный, угрюмый взор, а потом вдруг улыбнулся.

Улыбнулся!

Протянув руку, Джонатан легонько провел пальцем по моей щеке сверху вниз, повернулся и побрел прочь. Сметая с пути завесу дождевых капель.

А потом ход времени возобновился, и все вокруг пришло в движение.

Он ушел.

А я вдруг почувствовала: что-то со мной совсем, совсем, совсем не так.

Вскрикнув, я схватилась руками за живот и ощутила внезапную пустоту.

Дитя, возможность, искра, зароненная в меня Дэвидом, исчезла.

Я почувствовала, как вытекает прочь остаток полученной от Джонатана энергии. Перед глазами все посерело и расплылось, колени ослабли.

Я падала.

Даже дыхание стоило мне слишком больших усилий, да и внутри не осталось ничего, чтобы стоило жить. Я представляла собой черную дыру, опустошенную, одинокую, брошенную умирать на дожде.

Мысли мои были о Дэвиде, но я не могла даже позвать его. А хоть бы и смогла: он не смог бы принести ни утешения, ни любви. Лишь больше смерти, еще больше, более быстрой смерти.