— Хло, у меня плохие новости, — произнес он.

— Что случилось? Дети? Что с ними? Что произошло? — перепугалась я.

— Твой папа; у него был сердечный приступ. Сейчас все в порядке, он в больнице. Состояние стабильное, — объяснил Грег.

— О господи, — выдохнула я. — А меня нет…

Вот оно, мое наказание, моя расплата за грехи. За мужчину, лежащего в постели позади меня, я расплачиваюсь отцом, заболевшим в мое отсутствие. Я пообещала Грегу, что приеду, как только смогу, и тут же разбудила Ивана.

— Да все с ним будет в порядке, — сонно пробормотал он.

По мне прокатилась волна ужаса. Начавшись где-то в животе, она прошла через все тело, просочилась до самых кончиков пальцев. Еще с детства для меня не было кошмара страшнее, чем смерть отца. Мне хотелось вскочить, бежать к нему, оказаться дома, увидеть детей и мужа. Что вообще я делаю в этом отеле, с каким-то чужим мужчиной?

— Мне надо домой, — твердо сказала я.

— Уже поздно, — мягко произнес Иван. — Завтра с утра сразу же поедем обратно; Грег ведь сказал, что состояние стабильное. Давай проведем эту ночь вместе. Ты мне обещала, — сказал он и, взяв меня за руку, попытался увлечь обратно в постель.

— Не могу, — затрясла головой я. — Мне надо ехать, надо увидеться с папой; я ему нужна!

Мягкое тепло постели было полной противоположностью темному и холодному водовороту страха, в который меня затягивало все сильнее.

— Но мне ты тоже нужна, Хло. — Иван тяжело вздохнул — капризный ребенок, у которого отняли игрушку. Обычная жизнь плохо сочетается с любовными романами на стороне.

— Прости, милый, — взяла я его за руку. — Ты ведь все понимаешь, верно?

Иван с видимым усилием натянуто улыбнулся.

— Конечно. Ну, последний поезд все равно уже ушел. Я тебя отвезу, — решил он.

Пока мы ехали, я кое-что вспомнила: сегодня, занимаясь сексом с Иваном, я думала о муже.

Когда я приехала в больницу, была уже ночь. У входа курили больные, которых не остановила ни холодная погода на улице, ни волочащиеся за ними капельницы. Они цеплялись за жизнь, сами же ее и разрушая, и крепко сжимали в пальцах сигарету, пока она не превращалась в длинный горячий столбик пепла. Можно было подумать, что они не приближают собственную кончину, а надеются вытянуть из сигарет еще одну жизнь. Интересно, до какой стадии должна дойти болезнь, чтобы страх смерти победил привычку? Я смотрела на мужчину с ампутированной ногой — он зажигал новую сигарету от окурка старой. Выглядел он как типичный курильщик — худющий, с землистым лицом, он буквально стоял одной ногой в могиле. Поймав мой взгляд, он пожал плечами, словно говоря: «Ну что я могу поделать?»

Холл больницы освещали тусклые лампы; за стойкой тихо разговаривала по телефону медсестра, чьи груди, казалось, вот-вот выпрыгнут из тугой форменной рубашки. Я бы сказала, она больше походила на актрису из сериала про врачей, чем на настоящего профессионального медика. Странная штука; даже волнуясь, я не перестаю подмечать совершенно ненужные мне детали; мои переживания лишь подчеркивают их полную абсурдность.

— Вы не подскажете, где лежит Берти Живаго? — спросила я.

— Часы посещения уже закончились, — ответила медсестра, демонстративно опустив глаза на часики, приколотые к пышному бюсту.

— Я его дочь, — объяснила я.

Она окинула меня пытливым взглядом, словно искала в моем облике подтверждение этим словам.

— Вам что, свидетельство о рождении показать? — взорвалась я, от страха позабыв о правилах приличия.

— Койка двенадцать, — пробурчала медсестра, уткнувшись в бумаги и сделав вид, что не слышала. — Только ненадолго.

В каждой палате лежало по четыре пациента, большинство тихо спали. Я заглянула в первую палату, и тут же кто-то громко и хрипло раскашлялся. Запах больницы смешивался с раздражающе сладким ароматом цветов и фруктов, и от этой смеси почему-то тянуло отчаянием и горем, частыми спутниками болезней. У меня закружилась голова. Рядом с папиной кроватью дремала в кресле Хельга, ее грудь мерно вздымалась и опускалась в такт с папиной. Отец показался мне совсем маленьким и хрупким. Его кожа на фоне белоснежных больничных простыней выглядела серой. Я подошла, чтобы взять его за руку, но она была опутана проводами, через которые к нему в кровь поступали лекарства. На груди у него были прилеплены датчики, от которых на монитор поступала информация о работе сердца.

Папа дернулся и открыл глаза. Он всегда чувствовал, рядом я или нет; нас связывала та невидимая нить, какая обычно бывает только у матери и ребенка.

— Прости, доченька, — сказал он. — Заставил я вас всех побегать.

— Это я, я тут, я приехала, — улыбнулась я, сжимая его плечо. Он показался мне удивительно хрупким. Мне хотелось прижаться к его груди, чтобы он утешил меня. Меня, расстроившуюся из-за того, что он заболел. Но сейчас утешать надо было его самого, так что я болтала и шутила, хотя и с трудом — в горле у меня стоял комок.

— Что случилось? — спросила я.

— Сидел в кабинете, хотел записать одну новую песенку, и вдруг меня в грудь лягнула огромная лошадь — ну, во всяком случае, мне так показалось. Ну а потом очнулся тут, весь опутанный этими штуками.

— Слава богу, с тобой была Хельга, — вздохнула я. А если бы он был один, сколько бы он пролежал там с приступом, пока я веселилась с мужчиной, который не был ни моим мужем, ни отцом моих детей?

Хельга открыла глаза и улыбнулась.

— Я, пожалуй, оставлю вас двоих ненадолго, — сказала она бодрым и радостным тоном человека, который пытается сделать вид, будто ему совершенно не о чем беспокоиться.

— Мне уже гораздо лучше, — кивнул папа. — Теперь рядом со мной две мои самые любимые женщины.

Хельга погладила папу по щеке, обняла меня и пошла подышать свежим воздухом.

— Мне она очень нравится, пап, — призналась я. — И она так тебя любит.

— Ты ей тоже нравишься, — ответил папа. — И я очень рад — для меня очень важно, чтобы две самые важные женщины моей жизни подружились.

— А где Сэмми?

— Они с Грегом уехали домой, примерно час назад.

— Грег говорил с врачом? — спросила я.

— Я не уверен, что меня вообще осматривали, — улыбнулся папа. — Одна девчушка в белом халатике, по виду лет двенадцати, пришла, посчитала пульс и заявила, что мне придется провести тут все выходные. Вот с ней Грег точно говорил.

Я отправилась к регистрационной стойке. Медсестра из мыльной оперы все еще говорила по телефону, и, судя по тому, как игриво она вертела пуговицу на своей груди, на другом конце провода был ее бойфренд. Я встала прямо перед ней и начала пристально на нее смотреть.

— Я перезвоню вам через минуту, у меня тут Чэ-Эр, — прощебетала она и повесила трубку.