Вскоре он нашел то, что искал. Луч света выбегал из-под двери, слышались какие-то странные смешки, вздохи и бормотание. С некоторым смущением Жиль приложил глаз к замочной скважине и отшатнулся, с трудом сдерживая рвущиеся с губ ругательства. Не желая больше глядеть на двух гомосексуалистов, он повернул назад, на цыпочках добежал до окна, с ходу перебрался на дерево и спустился в сад. Там он остановился, чтобы передохнуть и привести в порядок мысли. Самые отборные солдатские ругательства слетали с его губ, мерзость гомосексуального акта потрясла его больше, чем все события сегодняшней ночи. В нем вновь пробудилась жалость к Жюдит, такой непостоянной и хрупкой, что стало бы с ней, если бы она вдруг узнала, как ее обожаемый Джоб проводит ночи. Раны, о которых он так проникновенно говорил жене, не мешали ему быть любовником одного из гигантских швейцаров, охранявших дом…

«Конечно, он никакой не Керноа, — думал Жиль, — факты не сходятся, а факты упрямая вещь. Но Жюдит поверит только доказательствам, а их у меня пока нет. Необходимо узнать, кто же на самом деле этот оживший покойник.

Только после того, как я узнаю всю его подноготную, я убью его и клянусь, он умрет от моей руки! Возможно, Жюдит будет плакать и даже никогда меня не простит, но, по крайней мере, я избавлю ее от ада, в котором она живет.»

Он быстро перелез через стену и оказался на дороге, где Мерлин, поджидая его, коротал время, обгладывая кусты.

Спокойным шагом, стараясь не привлекать к себе внимания. Жиль выехал на Шоссе д'Антен и направился в сторону Версаля. Но, вместо того чтобы подгонять коня, он теперь все замедлял и замедлял его шаг. Причина была в том, что Турнемин не знал, как поступить. Его первым побуждением было мчаться в Версаль, к королю, рассказать о новых ужасных планах графа Прованского. Но Людовик XVI мог и не обрадоваться внезапному появлению человека, которому он так искусно помог умереть. А самое главное, вмешательство короля не спасло бы королеву. Никакие запреты не могли остановить Марию-Антуанетту, и, если уж она захочет побывать у Королевы Ночи, она обязательно у нее побывает.

Кроме того, раскрыть заговор королю — значит подставить под удар Жюдит. Каким бы обманутым и оскорбленным ни чувствовал себя Турнемин, такой поступок он считал недостойным дворянина.

Впрочем, еще есть время, беременная на восьмом месяце королева не выходила, не давала аудиенций и принимала только самых близких друзей. Надо действовать скрытно, через какого-нибудь верного человека сообщить ей об опасности и предупредить, чтобы она ни под каким видом не дала себя завлечь на улицу Клиши.

Кстати, что говорил Керноа? Он говорил об отъезде Ферсена, он говорил, что Ферсен единственный человек, способный заставить слушаться Марию-Антуанетту…

Вместо того, чтобы повернуть коня к аллее Конферанс, Жиль погнал его в сторону Сен-Оноре. Ферсен квартировал у графини де Лятур и скорей всего в такой ранний час должен был находиться дома. Возможно, он еще спит — не беда, Жиль уже не раз вытаскивал его из кровати.

Но, к большому удивлению Жиля, Аксель уже встал. Одетый в домашнее платье, он сидел за столом и собирался приступить к завтраку. Турнемин ворвался в комнату, не дав Свену — преданному слуге и секретарю молодого шведа — объявить о своем приходе.

— Хвала Господу, ты еще здесь! — вскричал Турнемин, увидев друга.

Повернувшись на стуле, Ферсен посмотрел на него удивленно и с некоторым раздражением.

— Когда, в конце концов, ты бросишь привычку сваливаться на голову, словно черепица с крыши при сильном ветре. Конечно, я еще здесь! Я покидаю Францию только двадцатого…

— Ты едешь в Швецию?

— Да, но сначала в Англию. Да… но почему ты снова стал самим собой? Решил воскреснуть?

— Капитан Воган с некоторых пор превратился в опасного субъекта и решил исчезнуть. А если я свалился тебе на голову не вовремя, то…

— Что же?

— То я прошу у тебя извинения…

— Невероятно! Ты становишься цивилизованным человеком?!

— Перестань острить. Мне не до смеха. Я пришел сюда, потому что ты мне нужен.

— Я в этом ни на минуту не сомневался. Кого на этот раз ты хочешь спасти?

— Королеву, опять королеву! Но, если ты считаешь, что я злоупотребляю…

И Жиль повернулся спиной к другу, словно собирался уходить. Ферсен бросился к нему и почти насильно усадил рядом с собой.

— Садись! Ты позавтракаешь со мной. Эй, Свен!

Еще кофе, масло, ветчину и яйца! Быстро!

Несмотря на свои страдания. Жиль не мог удержаться от смеха при таком рвении друга.

— Как на тебя действует имя Ее Величества! — сказал он. — Но, между нами, Аксель, дело почти такое же серьезное, как и в Сен-Порте, хотя менее срочное. Теперь это уже не взрыв.

— А что?

— Честно говоря, я и сам не знаю… Мне известно только, что королева будет рисковать своей честью, а может, и жизнью…

— Почему бы тебе не рассказать все королю?

— Невозможно, да это ничего не даст. Она его не слушает, но выслушает тебя.

Красивое лицо молодого шведа покраснело, но в его взгляде было больше радости, чем смущения.

— Если ты не знаешь природу опасности, как же ты хочешь, чтобы меня выслушали?

— Я тебе сейчас расскажу о последних сорока восьми часах моей жизни, а вернее, о последних трех. Ты сам рассудишь. Но прежде дай мне кофе. Никогда, мне кажется, я так в нем не нуждался.

Он выпил не одну, а три чашки и рассказал то, что пережил с того момента, как покинул отель Ланжак в сопровождении Вильяма Шорта.

— Бедный мой друг, — сказал внезапно посерьезневший Аксель. Обычно холодное и надменное лицо молодого шведа дышало состраданием и нежностью. Он печально глядел в лицо бретонца, на котором застыла странная улыбка, больше похожая на плач.

— Спасибо, — только и прошептал Жиль.

— За что, мой Бог?

— За то, что прежде чем думать о королеве, ты подумал обо мне. Твоя дружба — вот то, что мне сейчас необходимо…

— Не благодари меня, не надо. Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты страдал. Королева права — Жюдит тебя не достойна.

— Может быть… В любом случае я тебе благодарен, но не суди слишком строго ее, мне кажется, что Керноа, если только он Керноа, околдовал Жюдит.

— Хорошо, я больше ничего не скажу о твоей жене. Насчет королевы ты не волнуйся, она никогда не войдет в этот вертеп. Даю слово дворянина. Я знаю. Бодрей уже говорил с ней. И Эстергази тоже. К сожалению, она оказалась очень заинтригованной их рассказами. Иначе говоря, ты прибыл вовремя. Я увижу ее до отъезда и предупрежу. А ты что собираешься делать?

— Вернусь в Версаль, я уже отправил туда Понго с вещами. Мы остановимся у мадемуазель Маржон, а потом уедем в Бретань. Я хочу узнать, действительно ли этот тип тот, за кого себя выдает…